Старуха не отпускала ее, уговаривала оставаться. Да Зузка сама уже не хотела, особенно после того, как хозяйка ее страшно отругала, найдя всякие отвары, спрятанные по углам, за шкафом, за полкой.
Хоть и писал ей Самко не раз, чтоб о здоровье своем позаботилась, берегла себя, а она все одно от ребенка решила избавиться. Надумала лучше сама отравиться, чем позор терпеть. Потому варила втихомолку и пила травы всякие, корни, о каких случайно прослышала.
Да не помогало это. Только сама вся переменилась. Щечки завяли, грудь тоже, уж не пела, а все плакала, и на сердце, и в мыслях одна тоска. Голова словно колокол гудела, среди людей как слепая да немая была. Словом, тени своей пугалась.
Штефан с ней по целым неделям не заговаривал, будто стыдился больше, чем она. Заметил уже, что с ней, и жалел даже больше, чем бабка.
Зузка от Цедилковых, значит, ушла, сама не зная, куда податься.
Родители Самко о ней и слышать не желали, смеялись над ее мученьями: «Получила чего добивалась, а сын наш никогда на ней не женится».
Самко, конечно, писал, да ничем он ей теперь помочь не мог. Было у нее немного денег, что пошли на деревенскую повитуху.
Ребенка окрестили Самко, по отцу, значит.
Староста, узнав про это, схватил было топор и уже хотел ее заодно с «ублюдком» порешить. Одно его от смертоубийства удержало, — что в тюрьму попадет, и то еле уговорили.
Мать, старостиха то есть, от мужа строгий наказ получила, чтоб ни ложки супу, ни капли молока Зузке не смела отнести, пока та еще не вставала.
А пролежала Зузка долго, целый месяц. Ей бы еще полежать, да нельзя было.
Деньги, которые были, все отдала повитухе за еду да ребенку на бельишко, а бабка как увидала, что нет больше денег, сразу дала Зузке понять, что, мол, у самой места мало.
Пришлось Зузке с малым Самко уйти, и ночевали они день-другой то у одних бедняков, то у других, а расплачивалась Зузка той одежкой, что с таким трудом в услужении скопила.
Жизнь такая совсем силы ее надорвала.
Подхватила она где-то желтуху. Глаза у нее совсем запали, а сама ну как былинка была. А тут еще горе!
Неопытная была, да к тому же в чужом доме, — искупала она раз малого Самко с утра, тот, бедняжка, занемог, а на третий день прибрал его господь.
Позвала Зузка повитуху, а та возьми да скажи, — обварила, мол, ты ребенка.
Совсем извелась Зузка. На люди выйти боялась, все думала, подозревать ее будут, что нарочно она ребенка погубила. Так и получилось.
«Бог им судья, но совесть моя чиста», — подумала она.
Взяла лист бумаги и написала Самко в Боснию:
«Дорогой Самко! Как родители твои хотели, так все и вышло. Маленького нашего нет уже. Случилось это так-то и так-то… Похоронила я его, да сама слегла. Может, и не свидимся больше». Ну и так далее.
Вот уж радовались родители Самко, когда ребенок у Зузки помер. Отец даже взялся за перо и написал Самко в Боснию такое вот письмо:
«Дорогой сын наш! Я, отец твой, тебе пишу и от имени матери тоже, что расквитался господь бог с этой проклятой Пастушкой. Ублюдка своего она обварила, помер он, она еще, как тень, среди людей бродит, да, видно, долго не протянет, а ты освободишься. Ведь понял ты уже, думаю, с кем связался на посмешище себе, и нам, и всей родне нашей. Так что теперь, когда развязался ты с той голью перекатной, пишу тебе я, отец твой, и мать твоя, что, если бог даст, и приедешь летом, как нам говорили, в Кошице, так пишу я тебе, чтоб ты к нам зашел. Мы уж на тебя гневаться не будем. Ведь бросишь же ты теперь эту Пастушку, коли уже вас ничего не связывает, и говорю тебе еще, что она и так тебя не дождется, помрет до лета. С поклоном, отец твой и мать… Новости у нас такие… Твои родители
На десятый день получили они от Самко ответ. Вот он:
«Отец и мать мои! Поспешили вы радоваться, что сейчас, когда ребенок наш умер, брошу я Пастушку, вами проклятую. Однако ошиблись. Жив ребенок или нет, да хоть бы не связывала нас с ней любовь, но долг связывает. Я от нее до смерти не отступлюсь, не могу и не хочу. И на вас удивляюсь, что нет у вас ни капли жалости, ни совести и что меня, того, кто ее обесчестил, здоровья лишил, бедствовать вынудил, еще и бросить ее заставляете. Пока жив, любовь и жалость к ней сохраню, а на что вы меня толкаете, никогда не исполню. О чем вам сообщает сын ваш
Но пока шло письмо от Самко, разносили змеиные языки по деревне слухи, они и до Зузки дошли, будто, раз помер ребенок, не хочет Самко больше с Зузкой знаться.