Тогда-то я и узнал, как скоротечно время. Два дня пролетели в мгновение ока. Я ни о чем не мог думать, одна мысль без конца сверлила мне голову — как ночью определить возраст изюбря? Перебрал в памяти все, что знал от бывалых охотников, но так ничего и не вспомнил. Оставалась единственная надежда — в полнолуние ночи нередко выдаются светлыми, словно пасмурный день.
Вот видишь, сказал я себе, даже луна готова тебе помочь, а ты разволновался. Надо взять себя в руки и спокойно, без суеты выполнить приказ князя. В конце концов возраст можно определить и по шагам, и по фырканью. А если ночь действительно окажется светлой, то и по виду изюбря можно догадаться. Да тебе просто повезло с полнолунием. Очень повезло… Интересно, думал ли князь об этом, давая такое задание? Нет, наверняка не думал…
В думах и тревогах провел я эти два дня на горе Гурван Сумбэр. Настало пятнадцатое июля… Едва закатилось солнце, как я прибыл на выбранный мною заранее солончак и залег.
Сумерки быстро сгустились, и наступила непроглядная тьма. Но постепенно едва-едва обозначились очертания деревьев, и из-за горной вершины выкатилась багрово-красная круглая луна…
Я лежал, прислушиваясь к лесным шорохам, и долго наблюдал за луной. И вдруг мне стало страшно: почему-то этот багрово-красный шар показался мне похожим на лицо княжны, по милости которой я коротал здесь ночь. Изъязвленная, покрытая струпьями кровавая маска, скрывавшая лицо той знатной барышни, которую я увидел, выходя утром от князя. И я подумал: «Кто знает, возможно, как лик луны со временем станет совершенно белым, так и лицо княжны после лечения обретет лебединую белизну. Такого уродства, да еще в молодые годы, никому не пожелаешь. Они, наверное, умоют ее теплой кровью изюбря, которого я сейчас подстерегаю, и она выздоровеет». И в этот миг мои мысли прервал шорох. Да, это были шаги того зверя, от которого зависела моя судьба…
Луна поистине оказала мне тогда большую услугу. Едва изюбрь рухнул на землю, как я подбежал к нему, приоткрыл его теплые губы и дрожащими руками стал ощупывать коренные зубы. Их, как по заказу, оказалось пять.
Вскоре на звук моего выстрела подъехали и люди князя.
Тот изюбрь точь-в-точь походил на этого, который сейчас по моему зову пришел на лесную поляну. Он все еще стоял на месте и терся грудью о молодую березу, изредка взирая на горную вершину. При этом он бил передними копытами землю, а потом вдруг, словно рассердившись, начал бодать березу, и она затрещала. Испугавшись треска, он сорвался с места и скрылся в чащобе. Я проводил его восхищенным взглядом — до того были грациозны все движения его совершенного тела.
Да! Каждый раз в эту прекрасную пору осени можно услышать, как трубят изюбри. Их рев никого не оставит равнодушным: в этом призывном крике есть что-то удивительно трогательное и гордое. Обычно он доносится из какой-нибудь глухой чащи или с горной вершины. Очевидно, в эту пору они бывают опьянены красотой окружающего их мира и воздают ему хвалу. А лес, словно убаюкивая их, мерно и тихо шумит над их головами…
В эту минуту огромные кедры казались мне не просто рядами деревьев, а могучими богатырями в темно-зеленых накидках, которые с любовью и нежностью защищали от холода и ветров беззащитные березки и осины.
Я восхищенно смотрел на вершину высокого кедра. Вдруг прямо передо мной что-то с глухим стуком упало с высоты на землю. Вздрогнув от неожиданности, я заметил громадную кедровую шишку — она наполовину ушла в мягкий, пушистый мох.
Воистину кедры — это мужчины леса. Свалившаяся шишка вдруг показалась мне скупой мужской слезой. Кедр растрогался — вот и капнула слеза и тут же впиталась в мох, спряталась. Так же и мужчины: они не станут, как женщины, плакать в три ручья, а лишь обронят одну-единственную тяжелую слезу, которую и не сразу заметишь.
Да, действительно, в этом кедре было что-то мужское. Я снова с уважением посмотрел на него. Потом случайно взглянул на стройную, белоснежную березку — она была чудесна. От набежавшего ветерка ее головка склонилась почти до земли, и листья один за другим падали на землю, словно рассыпалась связка янтарных бус. Она будто плакала, растрогавшись от призывного рева изюбря, и листья-слезы дождем капали на землю. Какое же у нее, наверно, жалостливое, чуткое сердце. Вот и моя покойница, чуть что — так же заливалась слезами…
«Да чего уж теперь-то себя изводить?» — подумал я. Рука невольно потянулась к кедровой шишке, но разгрызть орех я так и не смог… А было время, когда щелкал их не хуже белки. Непонятная грусть охватила меня и защемило сердце — это моя утраченная молодость снова забередила душу.