Комары сразу облепили его голый торс, но он даже не попытался согнать их: все равно не проткнуть слабыми хоботками этой дубленой кожи.
Закатав штанины до колен, он еще подумал немного, затем вошел в воду. Она обожгла его холодом. Старик продолжал идти, осторожно ступая по илистому дну. Вскоре вода дошла ему до подмышек. Но он упорно рассекал ее грудью, задирая голову вверх, чтобы не захлебнуться. И наконец поплыл. Голая спина его с большими острыми лопатками чуть ли не вся выступала из воды, а ладони хлопали о поверхность реки громко и даже молодцевато. Старик подплыл к установленному им вчера на берегу Селенги шесту и убедился, что за сутки вода успела прибыть ровно на тридцать один вершок. «Да-а, — подумал он с досадой, — мало-мало ошибся! Сорок лет я здесь паромщиком и, выходит, плоховато еще изучил Селенгу. Вот считал, не больше тридцати будет, ан нет, дал промашку!»
И он повернул к берегу. Немало он попотел, врывая этот шест в землю у самой кромки воды, и вот вешка оказалась чуть ли не на середине протоки. Когда он, прихватив лом и лопату, направился вчера утром к реке, жена спросила:
— Куда это ты?
— На реку. Сегодня ночью вода сильно прибудет. Надо измерить паводок.
— Чудаком жил, чудаком и помрешь, — бросила ему вслед жена.
Ночью он не сомкнул глаз. Нет-нет да выходил из майхана, к чему-то прислушивался, глядел из-под ладони на блестящую в лунном свете Селенгу. А едва забрезжил рассвет, побежал к реке.
— Настоящее наводнение, — сказал он жене. — По моим расчетам, вода прибыла вершков на тридцать. Ночью унесло паром, я слышал, как скрипел канат, но что я мог один сделать? Течение очень сильное, да и ветер разыгрался не на шутку.
По пути к реке он думал о том, до чего все-таки величественна Селенга! Сегодня она как дикий зверь, которому надоело попусту копить силы. Уважительная улыбка тронула его губы, но он тотчас согнал ее с лица и нахмурился. «Ишь, расслюнявился, — укорил он себя. — Лучше подумал бы, старая коряга, о переправе. Как станешь перевозить людей? Ведь они вечно торопятся! Да и то сказать, не такой уж большой срок отпущен нам на жизнь!»
В прежние времена люди неделями и месяцами сидели на берегу Селенги, ожидая, пока спадет паводок. Тупо смотрели на ярящегося зверя и, стиснув зубы, считали дни, когда ему заблагорассудится смирить свою гордыню, сменить гнев на милость… Но теперь ни у кого нет того терпения, всяк спешит по своим делам. Интересно, а как будет дальше, в будущем? Возможно, люди научатся бороться с наводнениями. Или станут отводить разбушевавшуюся Селенгу в другое русло. Или сумеют перелетать над ней по воздуху, и какое им будет тогда дело до ее капризов…
Это, конечно, прекрасно, думал старик, но ему сделалось, однако, жаль своенравной реки, и он вздохнул. Характер ее был ему сродни. Он любил Селенгу. Но и людям не мог желать зла. И не знал, как выпутаться из этих противоречивых мыслей.
Между тем, выбравшись на берег, он с грустью почувствовал, что очень устал. Растерев грудь руками и сбив с себя ледяную воду, он снял и выжал ветхие свои штаны и несколько раз сильно встряхнул их, перед тем как надеть. Он стоял большой, голый, и некого ему было стесняться. Разве что жена его находилась неподалеку, в майхане. Но и она, увидев своего старика раздетым, не стала бы над ним смеяться. Давно уже они со старухой стали как бы одним существом, давно понимают друг друга с полуслова, а то в без слов.
Затем он попрыгал немного, чтобы согреться («как старый козел», — с усмешкой подумал он), натянул влажные штаны, нагретую солнышком рубаху, обулся и присел на корточки, с удовольствием раскуривая трубку. «Хорошо!» — неожиданно подумал он. Вольная жизнь на природе — счастье мужчины. Солнце, которое сквозь рубаху припекло костлявую его спину, ветер, который трепал и сушил его волосы, — все доставляло ему наслаждение, он чувствовал, что не чужой всему этому: солнцу, ветру, реке.
Он курил и смотрел на разлив. Селенга, затопив островки, соединила все пять своих рукавов в один широчайший, бурный, рыжий от пены поток. Лишь верхушки деревьев торчали кое-где над водой и колыхались от ветра и течения, устроившего вокруг них круговерти. Но, сочувствуя реке, имеющей, по его понятиям, право проявлять свой нрав, он всей душой откликался и на жалобный призыв затопленных деревьев. Ему казалось, что он слышит их стоны: «Гибнем, спаси нас!»
И тут его взор упал на старую березу, которая, не в силах уже больше цепляться за корягу, оторвалась и поплыла, кружась, покорно отдавшись на волю волн. «Что поделаешь, — вздохнул старик. — Большая вода опасна для старых деревьев… Подмоет корни, и конец. А те, что торчат из реки, помоложе. Гни ствол, как лук, все равно их не сломишь! Выдюжите, милые, — обратился он к ним с лаской. — Потерпите маленько, вода спадет!»