— Сплавал к шесту, вот и знаю, — скромно сказал старик.
Дориг недоверчиво пожал плечами. «Хвастаешь небось», — подумал он.
— А вы что, юрту свою бросили, а сюда захватили один майхан? — спросил Дориг старика. — Я, когда проезжал мимо вашего айла, видел, что он затоплен. Одна крыша торчит, точно шляпка черного гриба! А через уни вода так и хлещет! — Дориг засмеялся.
— Да ну-у! — огорчился старик. — Ты близко проехал?
— Проедешь там, как бы не так! Я с берега видел. После того случая, когда, помнишь, я тонул, боюсь воды страшно. Ногой в нее не ступлю. А юрту вашу снесет, вот посмотришь!
— Не снесет. Я кошму завернул кверху и крепко-накрепко обвязал веревкой. А сквозь уни вода пусть себе течет, это ей не препятствие, — объяснил Дэндзэн. — Так что надеюсь, если судьба будет к нам милостива, не смоет юрту и на этот раз.
— Ну ты, я гляжу, силен, отец! Меня убей, чтобы я бросил юрту вот так, на авось! — воскликнул Дориг.
— Почему «на авось», тут опыт, — тихо ответил старик и пристально посмотрел на своего собеседника.
«Что верно, то верно, — подумал он, — уж тебе-то барахло дороже самой жизни. И сейчас рыщешь по берегу, думаешь подцепить чужое добро… Не твои это сундуки, не верю я! — осенила старика догадка. — С чего бы это им быть в излучине Булан-Дэрс?»
И он вспомнил, как годика два назад, тоже в наводнение, Дориг вскочил в лодку, оттолкнулся от берега и, подгоняемый неуемной жадностью, погнался за чьими-то вещами, которые несло по реке. Да перевернулся, недотепа, и чуть было не утонул, кабы не подоспел Дэндзэн. Вытащил он тогда этого любителя погреть руки на беде своего ближнего, как кутенка, за шиворот!
Дориг, который внимательно следил за стариком, прочел его мысли и разозлился. «Осуждаешь? — подумал он. — Кичишься? Нет на свете честных людей! Не бывает, не видел сроду! Любого можно за деньги купить. Стал бы ты к вешке плавать по этакой холодине, если б не чаял хорошо поживиться. Небось за сундуками и бросился, да не догнал, старый черт!»
А вслух сказал так:
— Ну, прощай, Дэндзэн-гуай! Поеду, что ли. — Он притворно зевнул и отпустил поводья.
Лошадь поскакала. Старик долго глядел вслед.
«Седой уже стал, а все хитрости не накоплю, — подумал он с усмешкой. — Не вытащи я тогда Дорига — гнить бы ему на дне Селенги… И он же еще волком на меня смотрит, паршивец! Ну, правда, на радостях совал он мне мешочек с серебром: тысяча монет, хвалился. Щедрая плата, что и говорить, деньги немалые. Да на что мне они?.. Вот бутылку поставил бы, это я с удовольствием. Но он не догадался. Аж задохнулся от счастья, что я его мешочек оттолкнул, и — давай бог ноги, только его на берегу и видели!.. А когда прошлым летом заехал к нему по дороге — он как раз самогон гнал, — даже стопки не поднес, скупердяй! И ладно, наплевать. Мне от него ничего не надо».
Старик вздохнул и подошел к майхану. И тут увидел двух всадников, которые ехали по косогору к его палатке. «Что за денек сегодня?! — подумал он. — Не гуртовщики ли это из дальних аймаков? Незнакомые вроде… А больше, кажется, некому. Наверное, увидали айл и свернули. Переправы-то, мол, все равно нет», — соображал старик.
Наблюдая за ними, он отметил, что путники здорово притомились. И лошади еле тянут ноги: идут шагом, даже и хвостами, чтобы отогнать комаров, не машут, устало кивают головой. Да и всадники сидят ссутулившись, один, правда, малость постройнее, другой какой-то толстый, вроде куля с мукой, совсем, видать, обессилел… Уж не женщина ли это? Точно, женщина! Что за притча!
Старик прибавил шагу. «Если это гуртовщики, — подумал он, — может, разживусь у них барашком. Старуха моя с весны не ела свежего мяса, да и я… Ну а если просто гости пожаловали, тоже неплохо. Почему бы и не навестить старика иной раз? Бутылочку разопьем, кстати!» — обрадовался он, как дитя.
Между тем он увидел, что всадники подъехали к майхану, тот, что постройнее, быстро спешился и помог слезть второму. Теперь уже Дэндзэн не сомневался — то была женщина, и к тому же на сносях. Он встревожился. Какая беременная сядет на лошадь и отправится в дальнюю дорогу, когда разлилась Селенга? Что за беда выгнала ее из дому?.. А гости, привязав коней, уже входили в палатку.
У майхана он первым делом сбросил гутулы и подвесил их сушиться к телеге, но, передумав, снял и положил в тенек, на камень, чтобы они не потрескались на солнцепеке. Затем заглянул в загон, где, отмахиваясь от едкого дыма, что шел от тлеющего навоза, стояла их единственная корова и жевала жвачку. «Ах ты, милая, — сказал он ласково, — подпалишь себе шерсть, отойди! — Отогнал ее от костра. — Да не больно далеко, а то мухи заедят!»