Кони бэйсе славились своим диким норовом на всю округу. Вот и теперь старый буланый конь затеял драку с вороным пятилеткой и, изловчившись, укусил молодого в морду. Взревев от боли, вороной лягнул противника и отскочил в сторону. Однако уступать не собирался. Вытянув шею, он внезапно ухитрился схватить буланого за холку. Чойнхор сразу принял сторону вороного и подбадривал его криками: «А ну, вставай на дыбы! Кусай его, кусай за ухо, кому говорят!» Жеребцы лягались, норовя угодить друг другу в зубы, били землю копытами, у обоих глаза налились кровью.
У молодого зубы оказались поострей — он выхватил у противника клок шкуры и торжествующе взревел, а буланый только издал жалобное ржание.
Жеребята и молоденькие кобылицы, с явным любопытством наблюдавшие за схваткой, держась на почтительном расстоянии, запрядали острыми ушами. Вороной обежал большой круг и снова ринулся в атаку. Пока буланый приседал на задние ноги, вороной обрушился ему на грудь всей тяжестью своего тела. Буланому пришлось признать поражение: распустив гриву и потупив голову, он отступил.
— Молодец, вороной! — засмеялся Чойнхор и подумал: «Вот так и люди вступают в борьбу один против другого. Интересно, с кем придется схватиться мне?»
3
Еще до конца сенокоса гулба вместе со всем семейством отправился в монастырь Ламын, а затем в монастырь Бэрээвэн. С ними поехал ставший лучшим другом гулбы бэйсе Чултэм, а также Чойнхор и лама Цэрэнбадам. Несколько батрачек гулбы не одну ночь провели за шитьем, торопясь к сроку закончить наряды — для Хандуумай длинную безрукавку из тибетского шелка да голубой чесучовый дэли, расшитый драконами, для Балджид — светлый дэли в черных узорах, отделанный светлым же кантом. Хандуумай надела золотые браслеты и кольца, волосы заколола булавками с кораллами и жемчугами. Балджид оделась по монгольскому обычаю, как принято у халхасских девушек, нанизала на пальцы кольца червонного золота, а серьги у нее были тонкой европейской работы. Гулба подновил свой ходок, велел заново обтянуть колеса железом, лошадей запряг в серебряную упряжь. При отъезде Цэрэнбадам совершил религиозный обряд — разломил пополам веточку ивы и бросил обломки в разные стороны.
Чойнхор охотно взялся сопровождать гулбу. Во-первых, это давало возможность не разлучаться с Балджид, а во-вторых, бэйсе сдержал слово и разрешил ему взять за службу хорошего скакуна. Любимая женщина и добрый конь — что еще надо Чойнхору для счастья? Только вот не было у него денег справить себе новую одежду.
Об этой поездке давно мечтал и лама. Для него едва нашлось место на заднем сиденье ходка, но восседал он там, словно на троне. К тому же напоследок Хандуумай расщедрилась — вырезала ворот на старом дэли мужа и подарила его Цэрэнбадаму.
Чудесное в тот год стояло лето. Солнечные дни сменялись дождливыми, и земля расцветала с невиданной щедростью. Утром в день отъезда над озерами и горными склонами, напоминая караван верблюдов, клубился туман, но вскоре солнце и ветер расчистили небо. Пахло привядшей травой и ее молодыми, только что проклюнувшимися побегами. Казалось, что на земле не бывает ни морозов, ни снегопадов и царит на ней вечное лето. Чойнхор и Балджид изредка переглядывались в надежде на тайное свидание.
А река текла величаво. Чойнхор и не подумал бы прежде, что Онон может быть так спокоен. Ласковая вода, словно зеленый шелк, шурша струилась по зеленовато-голубой гальке.
— Нашему Онону! — Дунгар кинул в реку серебряный тугрик. — Онон — наша судьба. Помолитесь ему, дети, — обратился он к Балджид и Чойнхору. А бэйсе с усмешкой наблюдал за гулбой, и это не укрылось от внимания Чойнхора.