Действительно, без человека все прошлое степи было бы погребено сейчас под землей, и не было бы в ней жизни. Но почему все же человек остался? Из-за любви к тебе, да и только. И он вдохнул в тебя жизнь, и с тех пор звучит симфония жизни безостановочно. На его любовь и ты отвечаешь нежной любовью. Не так ли? Но на мой вопрос холодная, замерзшая степь не ответила ни единым словом. Она, видимо, и в самом деле начисто забыла всю свою долгую историю. Что ж, это не удивительно — ведь ей много миллионов лет. А я за каких-то несколько десятилетий почти забыл свои детские годы. Но еще не поздно, очевидно, и вспомнить о них. Так кто же я? И почему я такими удивленными глазами смотрю на природу, на жизнь табунщиков, на скот и лошадей, на одинокую юрту посреди белой степи?.. Почему я так потрясен всем этим, словно увидел перед собой рогатого зайца? Может, я какой-нибудь инопланетянин, который прилетел сюда, чтобы познакомиться с этой жизнью? Нет и еще раз нет! Все не так. Я родился в семье арата-кочевника. Наверняка меня не укутывали в шелка. Меня, конечно же, баюкали в люльке, завернув овчиной. И я, конечно же, сосал курдюк. Так я рос и стал человеком. И вдруг я всему этому удивляюсь. Какой позор! Эта сельская жизнь впиталась в мою кровь и плоть, но, к сожалению, я забыл ее. Великое движение времени способно все стереть из памяти, как заметает снег вот эти санные следы. Если не выпадет снег, они и через несколько месяцев не исчезнут, но если ночью случится снегопад, то никто не узнает, что еще вчера здесь проезжали сани. Таким образом, вроде бы получается, что забывать иногда не так уж и плохо.
Появился Дэрэм и, указывая кнутовищем на Хатан-Суудал, сказал:
— Мы остановились вон там, ждем вас.
Саран приподнялась в санях:
— Почему же так рано? Решили здесь заночевать?
— Да вроде нет. Наверное, перекусим и ночью двинемся дальше, — бросил Дэрэм и тут же ускакал вперед.
Подъезжая к месту стоянки, мы сразу заметили костер, разожженный прямо посреди широкой степи. Над ним черным столбом клубился дым. Табун, почуяв запах дыма, остановился. Мы все уселись вокруг костра и завели разговор — кто о чем.
Костер никак не разгорался — явно не хватало сушняка, и поэтому еда в котле варилась медленно. Я стал озираться вокруг в поисках топлива и вдруг вспомнил об одиноком дереве, встретившемся на нашем пути:
— Я тут недалеко видел какое-то дерево. Схожу-ка туда за сухими сучьями.
— А что за дерево? — спросил в ответ Данзан и насмешливо скривил губы.
— Точно не скажу, но готов ручаться, что не саксаул… Похоже на осину, а может, и вяз.
— Можешь мне поверить, его ветки гореть не будут.
— А почему? Сырые, что ли?
— Нет, сухие, но ты их не сможешь обломать.
— А чего их ломать… Срублю топором.
— В таком случае мы лишимся нашего единственного топора, — засмеялся Данзан. — То, что ты видел, вовсе не дерево. Я несколько лет назад кочевал в здешних местах и тоже заметил его. Обрадовался, как ты сейчас: в зимнюю стужу топливо ведь всегда пригодится. А потом оказалось, что не дерево это.
— А что же это такое? Я ведь не мог ошибиться: ветки как ветки, и само оно, кроме как на растущее дерево, ни на что не походило.
— Раньше-то оно, конечно, было деревом, это правда. Но теперь превратилось в камень…
Данзану нельзя было не верить, но тем не менее мне было интересно посмотреть на окаменевшее дерево, и я отправился туда. Оно стояло совершенно неподвижно, хотя у него и было много ветвей, и, казалось, всем своим надменным видом говорило: «Много лет я стою здесь посреди голой степи и ни разу не склонилось ни перед трескучими морозами, ни перед буранами, ни перед палящим солнцем. А теперь и подавно никому не осилить даже мои сучья».
Я подошел к нему, смахнул снег и голой ладонью погладил его: оно действительно было холодным как лед и обожгло руку. Мне вдруг стало не по себе и захотелось уйти отсюда.
Когда-то оно, разумеется, было настоящим деревом и шумело на ветру густой листвой, но сейчас никто и не вспомнит об этом. Ветви у него остались, но они намертво застыли и не шелохнутся. Сколько же времени прошло с тех пор, как жизнь покинула его? Этого тоже никто не знает. Бедное дерево! Оно боролось, видимо, до конца, пока не превратилось в камень. И даже окаменевая, наверное, надеялось на что-то и раскидало свои ветви к небу — да так и застыло. Даже сейчас кажется, что оно полно надежды вернуть себе жизнь, но силы покинули его и питательные соки земли не доходят до ветвей. Земля стала для него не больше чем опорой, и теперь она, кажется, осторожно поддерживает ствол, боясь, как бы он не рухнул. Не поможет и многодневный ливень — древесина уже не способна впитывать влагу, — он лишь смоет присохшую грязь. Да и солнце ему уже не помощник — оно может теперь лишь еще больше иссушить его, да и только. Этому бедному дереву сейчас ничего уже не нужно. Даже зовут его теперь не деревом, а камнем. И все же, глядя на него, трудно избавиться от ощущения, что оно все еще продолжает ждать помощи и участия от всех живых существ, которые изредка появляются здесь, — иначе зачем же ему всматриваться вдаль, за горизонт. И надежду эту оно сохранит, видимо, до тех пор, пока не упадет…