Старушка, гревшаяся поодаль на солнце, удивленно вскинулась:
— Разве вы до сих пор ничего не слышали? Мне соседи сказали, что он разошелся с женой и теперь здесь не живет.
— Как? В таком-то возрасте разводиться?.. Зачем ему это? Не молод ведь, — ввернула одна из приятельниц.
— Некоторые старики хуже молодых. Кто-то мне говорил, что у вашего профессора есть еще вторая жена где-то на селе, — ответила старушка.
— А почему это вы говорите «ваш профессор»?.. Разве он мой? — обиделась та, что помоложе.
— Эй вы, балаболки! Чего, говорите, наделал профессор? — встрепенулась еще одна старушка, приложив к уху свою морщинистую ладонь.
— Что да что!.. А вот что: оказывается, в этом году разом школу окончили ихний сынок от профессорши и сын от сельской жены. Вот и говорят, что отец вместо законного сына направил учиться за границу того, второго. Видать, потому и разошлись, — кричала на ухо ей та, что вышла погреться на солнце.
— Значит, правда на стороне жены, — согласно закивали женщины. Однако глухая старушка, видимо, не все поняла:
— Вот-вот, наверное, так и было. Как-то в прошлом году я зашла к ним, так они угостили меня чаем с замороженным молоком. Как теперь помню, у молока такой запах был — ну точно парное! Выходит, что сын послал… Наверно, в селе-то жена молодая?
— Зато наша Цэрма вылитая профессорша. Умеет себя подать. Может, ее и впрямь одни только наряды красят, но она любой сельской красавице сто очков вперед даст.
— А что, Дондок совсем к той уехал?
— Должно быть… Куда же ему деваться?
— А этот его сынок как же, успел поступить в другой институт?
— Говорят, поступил здесь куда-то.
— Ну и хорошо.
— А больше ничего не слышали? Наверное, Цэрма-гуай будет квартиру менять? Зачем же им двоим такая большая? Платить сколько нужно… Вы уж, пожалуйста, если что услышите, то сообщите нам. Мы ведь собираемся расширяться, — сказала молодая женщина.
Вот такой разговор о профессоре Дондоке состоялся несколько лет тому назад.
Наш поезд, казалось, мчался еще быстрее… Пассажиры приникли к окнам вагонов. По всему было видно, что близится конец нашего долгого пути. Многие уже успели переодеться, лишь девушки все еще прихорашивались и никак не могли оторваться от зеркала. Больше всех радовалась маленькая Таня. Она уже давно забралась на железную решетку отопления под окном и всегда первой замечала все, что проплывало за окнами вагона. Вот и сейчас она крикнула отцу:
— Смотри-ка! Мальчик на лошади… Вот здорово!
Действительно, мальчик лет шести сидел верхом на лошади и держал в руке желтый флажок, пропуская наш поезд. Таня прыгала от радости, и ее можно было понять, так как она видела все это впервые.
— Папа! Он такой же маленький, как и я, а уже ездит на лошади. Я тоже научусь ездить верхом, да?
— Конечно, научишься и покажешь бабушке и дедушке, как ты умеешь.
— Папа! А ты умеешь ездить на лошади?
— Я научусь…
— А мама?
— Мама тоже научится. Короче говоря, мы все научимся… А пока в нашем купе только дядя умеет ездить, — сказал он и показал на меня.
— Ой, правда, вы умеете? — спросила она.
— Да, умею, и тебя научу.
— А где же мы возьмем лошадь? — удивилась Таня.
— Я тебе найду…
— Вот здорово! Сейчас я маме скажу. — И она исчезла в купе.
Я продолжал стоять у окна, вспоминая, как впервые ехал по этой дороге. Немало лет прошло с тех пор. Помню, как я радовался, когда увидел Москву. Радости у меня, наверное, было не меньше, чем у Тани. Помню, как давал себе твердое слово осуществить свою мечту. Но я ничего не знал в то время о бедном старом профессоре, пострадавшем из-за меня. Об этом я узнал много лет спустя. Тогда же я ничего не подозревал, лишь радовался тому, что мне предстоит учиться по избранной специальности. Единственное, о чем догадывался, — это что профессор мне помог. Еще тогда я сказал себе, что никогда не забуду о его помощи.
В Москве я первое время все искал того парня, которого увидел на экзамене, возможно, потому, что мне очень хотелось с ним познакомиться: своим ответом он произвел на меня прямо-таки неизгладимое впечатление. Помню свои мысли тогда: «А вдруг все студенты в группе окажутся с такими знаниями, как у него? Ведь я опозорюсь… Но если бы мы подружились, он мог бы стать моим наставником, не хуже любого учителя». Однако он так и не показался ни в университете, ни в поезде, хотя я и там его искал.
Помню, как я тогда высунулся из окна вагона, чтобы попрощаться с друзьями, и вдруг заметил профессора: он одиноко сидел на скамейке у автобусной остановки. Я сразу же обратил внимание на его старый коричневый портфель. Поначалу у меня не было никаких сомнений, что это именно он, тот профессор, который помог мне, но потом я почему-то решил, что обознался. Действительно, трудно было представить такого крупного ученого одиноко сидящим на скамейке в ожидании автобуса. Но не успел я удивиться поразительному сходству этого человека с моим профессором, как поезд тронулся. Так наши пути разошлись на долгие годы, но я никогда о нем не забывал. После защиты диплома мне посчастливилось работать с ним вместе на факультете. К этому времени он уже сильно постарел: голова у него вся побелела, сам он осунулся и стал тихим и молчаливым старичком. Понятно, что старость никого не красит, но он к тому же произвел на меня впечатление человека, постоянно мучимого тяжелыми раздумьями.