Иногда я сам заглядывался на Тоомоо и, изумляясь ее красоте, горделиво думал о том, что красивое лицо способно смягчить недобрые взгляды самых свирепых людей, и даже силился разгадать таинственный замысел природы, по воле которой одни люди рождаются слишком красивыми, как бы на верхнем полюсе красоты, тогда как другие — слишком уродливыми, так сказать, на нижнем полюсе безобразия. Однако по причине своей необразованности так и не мог доискаться до глубинных, скрытых хитросплетений этого противоречия.
Длинными зимними вечерами обитатели нашего хотона собирались в самой большой юрте и начинали не менее длинные разговоры, вспоминая разные сказки, были и небылицы. Когда же речь заходила про невзрачного, ничем не примечательного простого парня и блистающую своей неописуемой красотой принцессу, мне казалось, что люди нарочно насмехаются над нами, и от этой мысли я краснел до ушей. Казалось, что это мое смущение замечали и видели все, кроме одной Тоомоо.
Вернувшись с посиделок поздно ночью, мы разжигали огонь, и пока согревалась наша юрта, я при тусклом свете лампы размышлял о том о сем и наконец, зайдя в своих философствованиях в тупик, тихо, грустно начинал:
— Тоомоо, ты действительно родилась красавицей. Только одного не пойму… Как же ты меня…
Но Тоомоо прерывала меня на полуслове и успокаивала:
— Не тревожь ты себе душу разной чепухой. Ты как меня полюбил? И я тебя так же…
Под ее мягким, но проницательным взглядом я невольно таял и понемногу успокаивался.
Пришла благодатная летняя пора. Люди нашего бага перебрались поближе к молочному пункту и поставили свои юрты вдоль берега быстротечной речки Бургалтай. Однажды утром, поднимая пыль, по хотону промчалась длинная серая машина и остановилась возле юрты Соном-гуая. Вскоре туда потянулись все: и стар, и млад. Мне тоже хотелось туда, но надо было ехать за табуном.
Когда я вернулся, Тоомоо угостила меня конфетами и принялась возбужденно, как девочка, рассказывать что-то про гостей, приехавших к Соном-гуаю.
После этого прошло несколько дней. Однажды вечером, когда я, сдав молоко на пункт, возвращался домой вместе с несколькими местными парнями, увязался за мной какой-то незнакомый молодой человек в широких черных штанах и стал нарочно громко дразнить меня: «А-а, это, значит, и есть тот самый принц, супруг длиннокосой принцессы? Он, оказывается, у вас на бабьей работе состоит — молоко сдает, кизяк собирает. Да только какой же это принц, на подстриженную старуху смахивает». Они даже камушки мне вслед бросали. Я ничего не сказал в ответ. Придя домой, рассказал об этом происшествии Тоомоо. Она объяснила, что молодой человек — сын брата Соном-гуая, что живет он в городе, и даже похвалила его, мол, образованный и все такое. Мне было неприятно это слышать, и я, как только смерклось, молча уехал на ночной выпас табуна. Когда утром вернулся из ночного, Тоомоо сидела возле юрты и раскладывала для сушки сваренный творог. Зайдя за мной, чтобы разогреть чай, стала рассказывать:
— С тем сахарным песком, который ты вчера привез, вкусный творог получается. Хочешь творогу с сахаром?
Потом она вышла из юрты, и я вдруг услышал, как она воскликнула: «Вот наглый воришка!»
Я тут же выскочил следом за ней.
— Смотри, вон тот парень взял твой укрюк! — испуганно сказала Тоомоо.
Я обошел вокруг юрты. Уже знакомый мне городской оболтус в широких черных штанах, держа мой березовый укрюк, шел к реке. Я воротился в юрту, допил свой чай. Когда после этого направился к коню, стоявшему у коновязи, Тоомоо встревоженно спросила:
— Ты куда?
— Поеду к табуну, коня сменю, — сказал я, но сам поскакал за молодым человеком в широких штанах.
Тоомоо неподвижно стояла возле юрты и пристально смотрела мне вслед. Когда я подъехал к берегу, парень равнодушно оглянулся и язвительно бросил:
— Куда путь держим, молодой красивый? Уж не думаешь ли меня водяным пугать? Для просвещенного человека водяные не существуют.
— А разве твоя просвещенность позволяет грабежом заниматься? Дай-ка сюда мой укрюк, — в тон ему отозвался я.