— Я вполне допускаю, что не далее как завтра мисс Алисия Клери может стать для кого угодно любовницей на одну ночь. Но я… мне уже не исцелиться: для меня в жизни существует лишь одно — внешний облик этой женщины.
— И испытывая к ней такое презрение, вы продолжаете столь же самозабвенно наслаждаться ее красотой, притом совершенно платонически, — не вы ли только что говорили, что все чувства ваши к ней навсегда охладели и сводятся к одному лишь холодному восторгу созерцания!
— Холодный восторг созерцания!.. — повторил лорд Эвальд. — Да, именно так! Я не испытываю к ней ни малейшего вожделения. Навязчивая идея, обуявшая мой разум, — ничего более. Она наслала на меня порчу, как говорили колдуны в средние века…
— И вы решительно отказываетесь вернуться в общество?
— Решительно, — ответил лорд Эвальд, вставая. — А вот вы, дорогой Эдисон, вы — живите. Пусть и дальше венчает вас слава! Приносите и дальше пользу человечеству! А я ухожу. Ведь умер же Ахилл от раны в пяте! Ну, а теперь — уж окончательно — прощайте. Я не чувствую себя вправе бесплодными разговорами о собственных горестях отнимать долее ваше время, столь драгоценное для рода человеческого.
С этими словами лорд Эвальд, все такой же холодный и учтивый, снял свою шляпу с большого телескопа, подле которого стоял.
Но тут встал со своего места и Эдисон.
— Ну нет, позвольте, — воскликнул он, — уж не воображаете ли вы, что я допущу, чтобы вы застрелились, не сделав даже попытки спасти вам жизнь, тогда как сам обязан вам и жизнью, и всем, что с ней связано? Зачем стал бы я так подробно расспрашивать вас, не будь у меня на то серьезных оснований? Дорогой мой лорд, вы принадлежите к тому типу больных, излечить которых можно только с помощью ядов. Так вот, исчерпав все доводы, я решил взяться за ваше лечение, и поскольку случай ваш из ряда вон выходящий, вынужден буду в своем врачевании прибегнуть к средству жесточайшему. Средство это — осуществление вашей мечты! (Черт подери, вот уж не думал не гадал, что первый свой эксперимент придется проводить на вас!.. — пробормотал он в сторону.) Хочешь не хочешь, а приходишь к выводу, что идеи и живые существа словно тяготеют друг к другу, — право, можно подумать, что я, не отдавая себе в этом отчета, весь вечер именно вас-то и ждал! Да, теперь мне ясно: я обязан спасти в вас ваше существо. И так как есть раны, исцелить которые можно, только усугубив причиняемую ими боль, я хочу полностью осуществить высказанное вами пожелание! Милорд Эвальд, разве не воскликнули вы только что, говоря о ней: «Как отторгнуть мне эту душу от этого тела»?
— Да, — пробормотал лорд Эвальд, недоумевая.
— Так вот, Я БЕРУ ЭТО НА СЕБЯ.
— Что такое?!
— Но при этом, милорд, — решительным и торжественным тоном прервал его Эдисон, — прошу не забывать, что, берясь осуществить безумное ваше пожелание, я покоряюсь только… необходимости.
Книга вторая
ДОГОВОР
I
Белая магия
Берегись! Ибо играя роль призрака, сам становишься им.
И тон, которым это было сказано, и пронзительный взгляд, которым изобретатель сопровождал свои слова, невольно заставили собеседника вздрогнуть, и он в изумлении уставился на хозяина.
Уж-не потерял ли Эдисон рассудок? Ведь то, что он сейчас обещал, выходит за рамки всех общепринятых понятий! Лорд Эвальд счел для себя наиболее разумным промолчать и подождать объяснений.
И однако была в только что прозвучавших словах какая-то непреодолимая гипнотическая сила, которой он невольно подчинялся. Предчувствие близящегося чуда внезапно охватило его.
Отведя глаза от Эдисона, он молча обвел внимательным взглядом всю лабораторию. При свете ламп, придававшем окружающему какую-то зловещую бледность, все эти сверкающие приборы принимали причудливые, пугающие очертания — они казались чудовищами из таинственного царства науки. «Эта лаборатория поистине обитель чародея, — подумал он. — Лишь невероятное может быть здесь естественным».
И еще лорд Эвальд вспомнил о том, что открытия, сделанные ее хозяином, в большинстве своем никому не ведомы, а те, о которых приходилось ему слышать, парадоксальны, странны и неправдоподобны. И сам Эдисон вдруг представился ему словно окруженным неким светящимся кольцом Интеллекта, средоточием Разума.