— Это пройдет! — сказал Эдисон. — Об этом позаботится Гадали.
— Всякий другой мужчина на моем месте из одного любопытства тотчас же согласился бы получить в свое распоряжение такой экземпляр женщины!
— Поэтому я и не предлагал бы этого первому встречному, — улыбнувшись, ответил Эдисон. — Ибо мне, право, было бы жаль, если бы формулой моего изобретения — захоти я принести его в дар человечеству — стали пользоваться бесчестные люди ради неблаговидных целей.
— Послушайте, — сказал лорд Эвальд, — этот разговор в данных обстоятельствах начинает звучать каким-то кощунством… Но будет ли возможность все же прервать этот эксперимент в ходе его свершения?
— О, разумеется, и даже после того как творение будет полностью закончено, ведь вы всегда сможете сломать его, уничтожить, утопить, если вам будет угодно, и для этого не понадобится даже устраивать всемирного потопа.
— В самом деле, — произнес лорд Эвальд в глубокой задумчивости, — но, мне кажется, тогда это будет уже нечто другое,
— Поэтому я вовсе и не настаиваю на вашем согласии. Вы страдаете тяжким недугом; я рассказываю вам о целительном средстве. Средство это может подействовать благотворно, а может оказаться и гибельным. Так что вы тысячу раз вольны от него отказаться.
Лорд Эвальд чувствовал в себе все более растущую тревогу, и тем большую, что сам он не мог определить ее причину.
— О, что касается опасности… — сказал он.
— Будь она только физической, я сказал бы вам: соглашайтесь!
— Так, значит, опасность угрожает моему разуму?
С минуту оба молчали.
— Милорд, — сказал Эдисон, — вы, без сомнения, один из самых благородных людей, каких мне приходилось когда-либо встречать на земле. Несчастливая ваша звезда вознесла вас в мир любви, но все ваши мечты были низвергнуты с его высот с поломанными крыльями, были отравлены тлетворным дыханием женщины, которая принесла вам лишь разочарования и несоответствием души и тела вновь и вновь воскрешает в вас жгучую тоску, неминуемо влекущую вас к смерти. Да, вы один из тех последних великомучеников разочарования, которые считают невозможным для себя пережить такого рода испытания, несмотря на то что множество окружающих вас людей находят в себе силы бороться с болезнью, нуждой и любовью. Боль первого же пережитого вами разочарования была столь велика, что вы сочли себя отныне свободным от каких бы то ни было обязательств перед своими ближними, ибо презираете их за то, что они продолжают жить, смиряясь с горестными превратностями своей судьбы. И сплин набросил на ваши мысли свой темный саван, и теперь сей суровый советчик нашептывает вам речи о добровольной смерти. О, вы дошли до крайности. Дело теперь идет лишь о нескольких часах промедления — вы ясно заявили мне об этом. Так что выход из переживаемого вами кризиса уже не вызывает сомнений. Вы перешагнете этот порог, и это верная смерть: она неминуема, вы пропитаны ее дыханием.
Лорд Эвальд ничего не ответил, он только стряхнул кончиком мизинца пепел со своей сигары.
— То, что я предлагаю вам, все-таки жизнь, правда, кто знает, какой окажется ее цена! Кто может в эту минуту сказать это? Но Идеальное вас обмануло, не так ли? «Правда жизни» уничтожила все желания? Женщина парализовала все чувства? Так прочь же ее, эту престарелую обманщицу, пресловутую Реальность! Я предлагаю вам попытать счастья в её подделке, искать помощи в МИРЕ ИСКУССТВЕННОГО, где действуют иные, свои, новые законы! Только… а вдруг не удастся вам подчинить их себе, сохранить власть над ними!.. Знаете, дорогой лорд, мы с вами являем собой извечный символ: я представляю Науку со всемогуществом ее миражей, вы — Человечество с его потерянным Раем.
— Так сделайте выбор за меня! — спокойно сказал лорд Эвальд.
Эдисон вздрогнул.
— Но это невозможно, милорд, — сказал он.
— Тогда скажите откровенно — будь вы на моем месте, отважились бы вы на такое совершенно абсурдное, невероятное, но вместе с тем заманчивое предприятие?
В ответ Эдисон посмотрел на молодого человека присущим ему пристальным взглядом, в котором, однако, сквозила какая-то задняя мысль-казалось, ему не хочется высказывать её.
— У меня, — сказал он, помолчав, — были бы другие, чем у большинства людей, основания избрать тог или иной выход, но при этом я не считал бы, что кому-то следует равняться по мне.
— И все-таки какой бы выход избрали вы?
— Окажись я перед подобной альтернативой, я выбрал бы тот, который представлялся бы мне наименее опасным, но это лишь в том случае, если бы речь шла обо мне.