Э, да что там, в конце концов, Мольнар прав: это приключение. Кати? Или Эва, от которой мне приходится чуть ли не бегать… ни одна из них не значила для меня ничего, ровным счетом ничего.
Или Эржи? Дома, в моей квартире, ждущая меня со своим начавшимся бракоразводным процессом и будущим ребенком?
Или то, что дома мне теперь придется снова искать себе место участкового или больничного врача?
Я чувствовал себя очень скверно. Самое лучшее было бы сбежать. Теперь, сейчас же. Тихонько упаковать вещи и еще ночью пуститься в путь, исчезнуть, чтобы здешние даже не знали, куда я делся. Подыскать себе место врача другого дома отдыха в горах… хотя все здесь слишком близко… не знаю, не знаю куда, но только туда, где я никому не знаком, где меня не ждут и где никто ничего от меня не хочет. Что за проклятье меня преследует, отравляет горечью все, чего бы я ни вкусил? Кто я — безумец? Ведь другой бы радовался, если б дома его ожидал подобный сюрприз. Эта девушка хороша, красива, у нее стройная фигурка, талию можно охватить двумя ладонями, и ей не больше двадцати одного года. Я всегда имел дело только с красивыми женщинами, и вообще сторонний наблюдатель считал бы, что мне в жизни все удается: от войны отделался не служа в солдатах, в двадцать пять лет стал ассистентом профессора, у меня всегда водились деньги и уже много лет есть своя квартира… а в школьные годы — как бывали растроганы те, от кого я царским жестом принимал их завтрак… и… эх!..
Я вернулся в комнату, от стука балконной двери Кати проснулась. Я ее не прогнал.
16
Начиная с этого вечера, мои воспоминания неотчетливы. Я не события имею в виду: их я помню хорошо. Неясны для меня мои поступки и их побуждения. Я был сбит с толку, потерял уверенность и, с тех пор как уехал с Гайи, словно забыл все то, к чему за годы привык, — диагностировать себя, побудительные причины своих действий и их результаты.
Кажется, на второй или третий день Эржи рассказала, что была в больнице, но разрешения комиссии не добилась. Нет никаких оснований для прерывания столь большой беременности, сказали ей.
Немного погодя она добавила, что ее это не заботит, ей в любом случае ребенок этот не нужен. Как бы там ни было, а она все равно что-нибудь сделает.
И потом уже все наши разговоры, по сути дела, сводились к этой единственной теме. Я обычно уклонялся от ее обсуждения, опасаясь доводов Эржи — все они были решающими и убедительными. Если б еще ребенок был от мужа, говорила она. Но он не от Печи, Эржи совершенно уверена, что ребенок не от мужа, а тот, от кого он, для нее ничего на свете не значит. Она хотела ребенка, думая, что брак с Ференцем станет более терпимым, если у нее будет о ком заботиться, не придется вечно быть рядом с этим человеком, который баловал ее и ждал от нее того же, стремился сделать ее своей собственностью; ему не нравилось даже, если она одна ходила в кино, и в обществе с нею он никогда не бывал… Да, но сейчас всему конец, и какое мне будет дело до этого ребенка, мне, который — она это прекрасно видит, понимает, чувствует — и так-то не очень обожает детей, а уж какое отношение может у меня быть к такому ребенку, который вечно будет напоминать, что однажды она, Эржи, с кем-то… И особенно, особенно подчеркивала она то, что подурнеет, а дурнеть не желает, хочет мне нравиться, хочет блистать рядом со мной, чтобы мне завидовали и ей завидовали… И в конце концов она просто не хочет, не хочет и не хочет…
1960
Перевод Е. Тумаркиной.
Трусиха
1
Проснувшись утром, я увидела на столике блюдо, полное желтых роз, а рядом малюсенькие серебряные часики, подделка под старину, и французскую книгу о жизни Ламарка, произведение никому не известного автора. Я тут же вспомнила, что сегодня мне исполняется тридцать лет. Роз было, наверно, не меньше пятидесяти на коротких стебельках, как у всех роз такого сорта, и резкий запах, вызывающий головную боль; видно, он и разбудил меня. Часы мне совсем не понравились, носить их невозможно, грубая безвкусица. А книга… господи, да я знаю о Ламарке лишь то, что был на свете такой и занимался он всякими ископаемыми животными. Где раздобыл мой супруг эту книгу и почему именно ее преподнес мне?
Было половина шестого. В такую рань Бенце, конечно, еще спит. Я пошла в бассейн поплавать. Когда, вернувшись домой, села завтракать, Аннушка сказала мне, что Бенце уже встал и находится в мастерской. Я зашла туда поблагодарить его за подарки.