— Ах, дорогая Эва, — прошептала она, — вы такая славная, такая чудесная… С вами можно говорить по душам, и вы не сердитесь… Как же мне пунш приготовить? Я совсем не помню.
— Подождите минутку, я принесу ром, они, конечно, о нем забыли.
В комнате был теперь один Пишта; не успела я открыть рот, как он подлетел ко мне с радостной улыбкой.
— Пойдемте варить пунш, — сказала я.
Когда мы вошли на кухню, Аннушка жгла сахар. Она в страшной растерянности уставилась на нас.
— Ну и ну! — пробормотала она.
— Здравствуй, Аннушка, — сказал Пишта.
— Здравствуй. Вот не ждала!
Заметив смущение Аннушки, я тоже смутилась. Пишта со смехом протянул ей руку.
— Видишь, как тесен мир. — Обращаясь ко мне, он пояснил: — Мы вместе проработали около года.
— Значит… Это ты звонил вечером?
— Так это я с тобой разговаривал? И еще провести меня хотела. Вот здорово!
— Да как же я могла узнать тебя по телефону? И потом… — Она растерянно посмотрела на меня, затем на Пишту и, наконец, запинаясь, сказала: — Я все сделаю, дорогая Эва, вы ступайте в комнаты, а то сюда заявятся и другие гости… они только мешают, а я и не одета, словом…
Она явно была смущена. Но почему?
Мы с Пиштой ушли из кухни.
— Давайте потанцуем, — предложил он. — Ведь это единственная гарантия, что вас у меня не похитят.
— И вас тоже, не правда ли? Вы, как вижу, пришлись Аги по вкусу.
— Ничего подобного. Она совершенно недвусмысленно заявила мне, что я должен оставить вас в покое, чтобы вы могли заняться этим… ну, как его?.. с которым бы танцевали.
— Так прямо и сказала?
— Да. Но я это просто в свое оправдание говорю.
— Вот видите, вам не надо было приходить сюда. Мне немного стыдно перед вами за эту компанию.
— Да не придавайте вы этому значения! Во всяком обществе разговор сначала вертится вокруг служебных дел, политики, потом переходит на знакомых, а когда люди основательно выпьют, то болтают о женщинах и сплетничают. Мне наплевать на ваших гостей, я только вас хотел видеть, и кто бы вокруг вас ни увивался, я уверен: вы значите для меня гораздо больше, чем для них, потому что я люблю вас.
— Я раздразнила вас сегодня утром. Мне не следовало целовать вас.
— Я поцеловал вас первый. Вы только разрешили…
— Неправда. Я ответила поцелуем.
— И сказали, что хотели бы любить меня. Тогда я понял, что ваш брак неудачный… Разойдитесь с мужем и выходите за меня замуж… Это звучит, наверно, немного комично; я ни с того ни с сего вылез со своим предложением, но, в сущности, все равно, объяснюсь я с вами сейчас или через три недели.
Я засмеялась.
— Милый мальчик, не думайте, что я смеюсь над вашей поспешностью. Мужчины обычно тут же выкладывают то, что у них на уме, я привыкла к этому. И вы поступили так еще утром. Возможно, во мне есть что-то, что придает людям уверенности, да?.. — Перестав танцевать, я предложила: — Пойдемте, я хочу показать вам скульптуру, работу моего мужа.
— Зачем?
— Потом, возможно, вы поймете зачем.
Взяв Пишту за руку, я повела его в мастерскую. Догадавшись, куда мы идем, Бенце с некоторым удивлением взглянул на меня, недоумевая, почему в таком случае я не приглашаю его с собой. «Что все это значит?» — было написано на его физиономии.
Некоторое время Пишта разглядывал статую, а потом я безразличным тоном сказала:
— Это я. Не стану утверждать, что тут большое сходство со мной, но все же это я. Все посетители мастерской, обладающие верным глазом и художественным вкусом, могут составить представление, какова я в натуральном виде. От этой скульптуры я отличаюсь лишь тем, что способна двигаться, но я, как и она, часть экспозиции моего супруга. И вас я пригласила сюда, чтобы объяснить это.
— Насколько я понимаю, — начал Пишта медленно, сильно побледнев, — ничего выдающегося в художественном отношении это произведение собой не представляет… Просто статуя обнаженной женщины, бесспорно, с вашей головой. Мне скульптура не нравится, но даже если бы она и понравилась, это нисколько не изменило бы ситуацию…
Он замолчал, потому что вошел Бенце. Тот все-таки не мог удержаться, чтобы не присутствовать при показе своего творения свежему человеку.
— Ну, ты заставляешь скучать нашего нового знакомого? — пробормотал он, роясь в своих эскизах и с нетерпением застенчивого ребенка ожидая похвал.
— Мне не скучно, — сказал Пишта, — но я не разбираюсь в искусстве…
— А кто разбирается? — снисходительно махнул рукой Бенце. — Думаете, во всей стране наберется хотя бы двадцать настоящих ценителей?