Бенце, побледнев, вскочил с места и пролепетал:
— Ты говоришь серьезно?
— Вполне серьезно…
— Моя скульптура — раньше ты умалчивала об этом… корова?
— Толстобрюхая корова! А ты как считал? Дерьмо ты этакое, разве это я?
Схватив молоток, Бенце подбежал к скульптуре и стал отчаянно колотить по ней. Он остановился запыхавшись, когда она была уже изрядно покалечена.
Тяжело дыша и обливаясь потом, он испуганно смотрел на меня, а я не знала, что и думать.
Но потом взяла себя в руки и в ответ на истерический взрыв Бенце (начала-то я, а он лишь продолжал) попыталась говорить с ним сдержанно и разумно. Ведь я же начала, а он продолжал! Мне все время мерещилось, что на меня, затиснутую в угол, сыплются его удары и затрещины, но в какой-то момент я вдруг почувствовала к нему даже некоторое уважение.
16
— Кричать и я умею, — сказал Бенце.
— Хватит того, что один из нас кричит — вот как я.
— А может быть, никому не надо кричать? Это самое лучшее.
— Хорошо. Пора нам навести в доме порядок…
Я чуть не сказала «в нашем доме», но осеклась; сегодня это мой дом, а завтра он станет домом его новой жены; ведь Бенце совершенно необходима импозантная жена, и он, безусловно, выберет самую красивую из женщин своего окружения. И тут же я отметила, что меня занимает мысль, кто будет женой Бенце, кто станет моей преемницей.
— Кто же станет моей преемницей? — ни с того ни с сего напустилась я на него.
— Может, поговорим спокойно? — примирительно спросил он.
— Ну что же! Давай заключим договор или джентльменское соглашение, что мы не будем терять самообладания, ломать скульптуру, клохтать, — я кудахтала, как глупая наседка, — и из чувства взаимного уважения, которое должно было выработаться у нас за десять лет, наведем порядок в наших делах… Между прочим, я не была у отца. И домой вернулась случайно. Я проводила время с моим любовником.
— А, с тем милым молодым человеком, — протянул задумчиво Бенце.
— Да.
— Разумеется. Впрочем, я отправил твоему отцу очень тактичную телеграмму, из которой следовало: если ты у него, — прекрасно, а нет тебя, — тоже не беда. Я человек тактичный, ты же знаешь.
— Да.
— Вот и хорошо. Ты спрашивала, милая, кто станет твоей преемницей… Никто…
— Ты уйдешь в монастырь?
— Ни я, ни ты, никто из нас не уйдет в монастырь. Я хочу тебя удержать, — сказал он, потирая лоб, и затем повторил: — Хочу тебя удержать любой ценой.
Я и так это знала. Лучшую, чем я, жену Бенце не найти. Может, она будет добрее, красивее, но тогда и глупей меня. К тому же ко мне он уже привык.
— Все равно я удержу тебя, смогу удержать, потому что ты трусиха, — продолжал он. — Ты создана только блистать в обществе или быть вечной студенткой. Я заметил тебя в бассейне и занялся твоим выдвижением. Ты выдвиженка… Злись, но не забывай о нашем договоре. Без исступленных криков, без сцен… Я давно усвоил, — бубнил он, — что всякому мужчине нужна жена. Такая или этакая. А раз уж я прилепился к тебе, то с тобой и останусь. Ты огорчила меня, раскритиковав скульптуру… Разрешаю тебе — уезжай куда-нибудь, даже надолго. Не возражаю, если ты возьмешь себе отпуск на месяц, на два. Ты же видишь, как неприятно мне говорить об этом, а для тебя унизительно, что «я разрешаю тебе», ведь ты могла бы сделать это по собственному почину в любое время… К чему сцены? «Я развожусь»! Ты будешь еще благодарна мне за такое решение, — заключил он, пожимая плечами.
Я слушала его со смешанным чувством. И в конце концов сказала, что он рассуждает как эгоист.
— Я не люблю тебя, — заявила я. — И предпочла бы жить своей жизнью, а не служить для тебя декорацией.
— Да, но в данной ситуации я способен рассуждать только как эгоист, — возразил Бенце. — Если я отступлю хоть на пядь, то непоправимо погублю все. И попаду в нелепое положение; чтобы выдать тебя замуж, мне надо будет обменять эту квартиру или купить для тебя другую. Жертва невелика, и, захоти я развестись с тобой, я так бы и сделал. Но я не согласен на развод, а так рано или поздно ты непременно ко мне вернешься… Тебе же лучше со мной. К тому же начать жизнь сначала ты все равно не сможешь.