Вдвоем с кучером они подняли мертвого табунщика а отнесли в коляску. Теперь его можно было принять за важного господина, который, развалясь, сидит на заднем сиденье, вот только рот у него был перекошен.
Мальчики ничего не сказали. Балинт, сжав губы, смотрел прямо перед собой, потом всхлипнул, по щеке поползла слеза.
Янош строго прикрикнул на него:
— Не реви. Не реви, говорю тебе, а то получишь у меня.
Он одернул на себе армяк, взял за руку младшего брата, повернулся спиной к муниципальному советнику, и они пошли на юго-запад, в сторону Собосло, домой. За их спинами утихал топот снявшегося табуна, и сами они уходили все дальше, пыль пусты скоро поглотила их, их голоса, фигуры, и на месте стойбища не осталось ничего и никого — только мертвый Андраш Буйдошо на заднем сиденье коляски, кучер и Иштван Вереш, который, долго глядел вслед удаляющимся сыновьям Буйдошо, а потом перевел взгляд на мертвое тело старого пастуха. Было очень тихо, и в этой тишине Иштван Вереш, всегда веселый, шумный и здоровый как бык человек, вдруг остро почувствовал, что здесь сейчас что-то умерло, ушло безвозвратно и окончательно. Умер не только Андраш Буйдошо, а целый мир, в котором он жил и которому радовался; погибла страна. Все кончено, подумал он с горечью и ожесточением и направился к хортобадьской корчме, чтобы напиться там, но теперь уже до бесчувствия, до беспамятства, чтобы растворить в вине комок боли, который так сжимал сердце, что Вереш едва мог перевести дыхание; в такие минуты человек начинает думать: не стоило родиться, не стоило жить.
А два мальчика тем временем шли рядом, молча, ничем не нарушая тишины пусты. Казалось, они просто идут куда-то спокойным, размеренным шагом, не чувствуя усталости, не сбиваясь с того темпа, который пожирает километры, как огонь. К вечеру они добрались до Собосло, достали спрятанный под навесом ключ, открыли дверь пахнувшей плесенью хибарки, в которой вот уже три года после смерти матери почти и не жили, вошли, сели, уставились в землю. Янош время от времени сплевывал на утрамбованный земляной пол, как бы показывая: теперь он старший в доме, он мужчина и все, что касается их двоих, это теперь его забота, беда и мука.
Что с ними будет? Никто этого не знает, и гадать об этом не стоит.
Позднее, вечером, Балинт, проголодавшись, да и тяжело, и непривычно было сидеть так долго не двигаясь, снова начал плакать — без слез, только жалобно скуля, как маленький щенок, который боится.
— Не реви, — снова сказал Янош. — Не реви, кому говорю.
— Я… я не реву.
— Ничего, не пропадем.
— Наш папка, — всхлипывал младший.
— Не реви, все равно не воскресишь его.
— Теперь и мы умрем…
— Сказал тебе, замолчи.
— Яни, и никого у нас нет, никто нам не поможет.
— Есть.
— Кто? Кто нам поможет? Никого нет.
— А пуста? Она как и была, так и осталась наша.
У Яноша пересохло в горле, он вышел во двор, пошел к колодцу, чтобы попить воды, избавиться от горьковатого привкуса во рту, и тут он увидел, что Собосло заняли русские — они с Балинтом сидели в доме и ничего не слышали, а теперь он вдруг увидел, что по улице мчится галопом эскадрон казаков, все в красных шапках, на длинногривых лошадях, под мышками зажаты винтовки.
— Вот это да. — Глаза Яноша сделались совсем круглыми.
Он был потомственным табунщиком и сразу заметил, как ловко сидят в седле всадники. «Так же, как я, почти так же», — подумал он.
Потом эскадрон исчез, только клубы пыли остались за ним, а когда они поредели, рассеялись, по дороге двинулись солдаты — чтобы исполнилось то, о чем только что говорил тринадцатилетний сын пастуха Янош Буйдошо, утешая своего младшего брата: погибшего отца заменит им пуста и вся страна, Венгрия.
1954
Перевод Л. Васильевой.
Без родины
Меня разбудил телефонный звонок.
— Алло, это ты? Говорит N. Когда мы могли бы встретиться? Я с трудом раздобыл твой адрес. Ты, кажется, через несколько дней уезжаешь? Ну так как?..
Договорились, что поужинаем вместе. Не повезло ему, думал я одеваясь, наверняка нагрублю ему сегодня. Мне хочется спать, но из-за своей дурацкой вежливости и из-за нескольких литров вина, выпитых когда-то вместе, я должен теперь одеваться, идти с ним ужинать, хотя я совсем не голоден, — и в результате еще одна бессонная ночь. Ну да ладно, спать можно и дома…
Постарел немного, подумал я, когда увидел его. Очевидно, и он то же самое подумал обо мне.
— Ну, здравствуй!
— Здравствуй.