— А скажите, — спросил я хрипло, запинаясь от смущения, — скажите, милая, ну а… сюда-то вы как попали?
— А почему вы спрашиваете? Это фешенебельное кабаре. Две тысячи за вечер. Приработок, к сожалению, маленький. В месяц раза два выпадает.
— То есть… что раза два выпадает?
— О, господи, вы все такой же неисправимый романтик!
Мы вернулись к нашему столику.
— Он не умеет танцевать, — сказала она. — Пойдем с тобой, — она взяла N. под руку. — А потом, между прочим, можешь идти домой. На сегодня я ему обещала.
Ну и ну…
Должен признаться: однажды мы гуляли с ней по улице Бетлен, и я объяснял ей, что если в Венгрии осуществить крупные преобразования в области садоводства и виноградарства, то тогда… не знаю уж, что тогда, вернее, сейчас не знаю, что говорил тогда.
Должен признаться: однажды мы были с ней в кино, я даже помню, какой фильм мы смотрели, и помню, как она сидела, положив ногу на ногу, а я, чувствуя, что краснею до ушей, носился в темноте на ее коленки, выглядывавшие из-под платья.
— Mon addition, monsieur…[2]
Я ушел из кабаре, не дожидаясь конца программы.
Чарующая юность может обернуться привидением.
Несколько дней я просто не смел никому сказать, что я венгр. Понимаю, глупо это, и тем не менее… Я бы не удивился, если бы кто-то, кивнув в мою сторону, сказал: «Венгр? Да-да, как же, знаю, способный народ. Для увеселительных заведений годятся, для маклерства, для продажи родины…»
1956
Перевод Л. Васильевой.
На хуторе
Наклонившись к окошку железнодорожной кассы, Янош сказал: «Один билет до Тюшкепусты», ему дали кусочек картона, но он не смог прочесть, что на нем было напечатано.
Подошел поезд. Янош вошел в вагон и спросил у проводника, на какой станции ему лучше сойти.
— В Бече, — ответил проводник. — Агроном, который туда ездил, всегда в Бече выходил, там его бричка ждала.
— Но меня коляска не ждет.
— Тем хуже для вас.
И тогда Янош — в отместку — взял и нарисовал проводника, над его фуражкой торчали длинные ослиные уши. Пассажиры, сидевшие рядом, узнавая проводника, смеялись. Потом достали карты и, когда совсем рассвело, начали играть. Янош рисовал тех, кто играл, и тех, кто спал, пил, ходил по вагону, но, верный своему правилу, только тогда отдавал рисунки, когда за них платили.
В Бече он вышел. Было, наверно, часов семь. Янош представил себе, как побредет сейчас один по пусте, и невесело ухмыльнулся. Еды у него не было, в кооперативном магазине он съел студень и снова спросил дорогу до Тюшке. Ему ответили: километров двенадцать будет, да только дорога плохая. Потом Янош договорился с одним возчиком, что тот довезет его до перекрестка. Возчику он заплатил вперед — купил ему два стакана вина, и тот, немного смутившись, выпил. Вообще-то, сказал он, я мог бы и так довезти — поклажа не тяжелая.
Янош сел на телегу, было уже девять часов, и они поехали в поля, напоенные весенними ароматами. Кое-где уже зеленела озимь.
На развилке остановились, возчик показал, как пройти — всего несколько километров — к корчме, что стояла на границе двух районов. Но тут подъехала другая телега, на ней Янош и прибыл наконец-то в госхоз.
Прибыть-то он прибыл, да только радоваться пока было нечему.
Это вовсе и не госхоз был, а большая строительная площадка. Дома, строящиеся, только что построенные, тракторы, и всюду невообразимая непролазная грязь, поди разберись, что тут где. Человек, у которого он спросил, где здесь правление, показал на какое-то здание, но там сказали, что правление в соседнем доме, перед которым кипели споры из-за конской упряжи. Он вошел в дом, узнал, где правление; администраторша, пухлая молодая женщина, сказала, что надо подождать, а чего ждать, не сказала. Янош опять принялся рисовать, зная, что на эту удочку обязательно клюнут, но женщина даже ни разу не взглянула в его сторону. Только во второй половине дня в правление пришел директор — в сапогах, в забрызганном грязью плаще — и пригласил Яноша в кабинет.
— Ты ел сегодня? — был его первый вопрос.
— Да как вам сказать.
— Сейчас половина третьего. Ступай быстро на кухню, поешь и приходи сюда. Тебе скажут, где кухня.
С этими словами директор открыл дверь и выпроводил его. Яноша покормили на кухне — суп-гуляш и галушки с творогом. Он наелся до отвала, вернулся к правлению, но директора там уже не было. Не было и администраторши, дверь была заперта.