Об очередных расходах жена отчитывалась лишь изредка. Она уже присмотрела и дом, однако все же лучше строиться самим, дом тогда будет такой, какой захочешь, и она подробно описала, каким именно он будет — две комнаты для детей, гостиная, она же столовая, им двоим по комнате, холл, зимний сад, солярий — и сумма в сто двадцать тысяч, первоначально отведенная на приобретение дома, постепенно разбухла до трехсот тысяч.
В середине недели их постигло несчастье, которого они так опасались с самого начала: заявился репортер иллюстрированного еженедельника, чтоб взять интервью у семьи, выигравшей миллион. И в конце недели было опубликовано выступление г-жи Ковач: свой дом, одежда для детей, телевизор и т. п., — она сказала то, что сказала бы на ее месте вся женская половина населения страны; прижав к себе дочку, она улыбалась в объектив, как человек, уверенный, что именно благодаря своему миллиону заслуживает он место под солнцем.
На фотографии изображен был и Ковач, и на другой день он со страхом переступил порог своей конторы, готовый к тому, что на него обрушится шквал просьб и требований — дать взаймы, обмыть — и нескончаемая лавина вопросов, и, конечно же, так оно и случилось, ведь это ж черт-те как интересно: человек самый что ни на есть обыкновенный и вдруг, бац, выигрывает миллион.
Но насколько неприятным было все это, насколько радость купания в славе несоразмерна была с мучительным страхом перед тем, в какие деньги ему эта слава обойдется, настолько приятной неожиданностью оказалось, что журнал прочла и девушка из эспрессо, что она узнала своего кавалера двадцати одной розы и почти не отходила от столика, пока Ковач пил кофе.
— Ну скажите же, как у вас это вышло? Какие цифры вы зачеркнули? Вы были уверены, — да? — что эти, а не другие? А когда вам стало ясно? Что вы почувствовали, когда… и что вы хотите делать с такими деньгами?
— Скажу, если у вас найдется время прогуляться со мною вечером, — внезапно дерзко и самоуверенно ответил Ковач. Девушка немного подумала и сказала, что кончает в половине одиннадцатого.
Когда он выходил из эспрессо, у него стучало в висках. Наконец-то. Видно, нельзя держать деньги в секрете. Недурна, очень недурна, но сейчас… гм… сейчас у него с собой только пятьдесят форинтов, сберкасса уже закрыта, и деньги…
Дилемма казалась неразрешимой. Надо просить деньги у жены, но под каким предлогом? Как объяснить ей, куда он идет? Не даст, ни за что не даст.
Сколько же понадобится? Куда повести девицу? Можно ли говорить об этом в первый же вечер? И у кого достать денег? Эх, стрельнуть бы у кого-нибудь из коллег, оставив в залог сберкнижку… Но сколько? Кто носит в кармане тысячу форинтов? Нужно наверняка не меньше… Нет, прежде — все равно домой, он три дня не менял белье… да, но что сказать дома, почему он переодевается и уходит… тогда уж и денег можно попросить. Была не была, скажет, что зовет коллег в ресторан, не сумел, мол, отвертеться, и попросит на это деньги.
Но если и дома нет столько наличными? Или если Эржи все равно не даст?
Она и не дала, но не дала с таким скандалом, что их отношения, налаженные было благодаря миллиону, непоправимо испортились.
Игриво-ласковое вступление Ковача, — он рассказал, куда и зачем ему надо идти, — жена слушала о нарастающим раздражением, а потом отрезала, что на пирушку и двухсот форинтов с лихвой хватит.
— Но, дорогая…
— Никаких «дорогих». Достаточно. Больше у нас нет. Твои коллеги! Да они б удавили тебя из зависти. И им ты хочешь показать, что выбросить пару тысяч тебе, мол, раз плюнуть? Где это слыхано — две тыщи! Признайся, что сказал, не подумав.
— Но нет, я настаиваю.
— Настаивай сколько угодно.
— Будто эти деньги только твои!
— В гробу я тебя видала.
— А я — тебя. Сделай милость, отдай две тысячи!
— А две тысячи кукишей не хочешь?
Ковач уже орал, тогда жена рванула один из ящиков комода и швырнула на пол пятьсот форинтов:
— На! Возьми и убирайся! Пропей все, купи на них любовницу, больше от меня не получишь, не позволю отнимать еду у детей для гулянок, пока я жива, хочешь, убей… Ну, что стоишь? Убей!..