Когда он умирал, я приехал на сбор винограда. Незадолго до этого я бросил научно-исследовательскую работу, придя к выводу, что она не для меня, висел, как говорится, в воздухе, мною владела лишь мысль о том, как бы раздобыть побольше денег, и мне захотелось на несколько дней избавиться от этой мысли. Я поехал домой, а отца застал при смерти.
Мне он никогда не доверял, не позволял лечить себя, и я даже не пытался. Он лежал в постели, мы пожали друг другу руки, я поцеловал его и присел рядом, на край кровати.
Всю жизнь он преподавал математику и физику в местной гимназии, и всю жизнь ему хотелось быть учителем естествознания и пчеловодом-практиком. Когда моя мать — очень давно — умерла, а я от него уехал, он продал свои городской дом, купил на окраине города крохотный виноградник, построил в нем саманный сарай в одну комнату и там жил. Из полученных от продажи дома денег он прислал мне тогда пятнадцать тысяч, чтобы я попытался открыть свой кабинет. Деньги я со временем растратил, кабинета так и не открыл. Да и не хотел открывать.
Приехав домой, я, даже не осматривая отца, сразу увидел, что конец его близок. Однако голова у него оставалась ясной.
Он принялся меня расспрашивать:
— Ну, что поделываешь?
Мы не виделись с ним год. И не переписывались, так как в письмах все равно ничего толком не объяснишь. Я рассказал ему, что еще весной ушел из института — но для меня эта работа, что есть у меня немного сбережений, и я понятия не имею, чем теперь заняться.
Он разглядывал меня с неудовольствием, и я заерзал на стуле.
— Не хочешь чего-нибудь поесть? — спросил он наконец.
— Если что-нибудь найдется.
— Найдется. Иди в кухню, там есть жареный цыпленок, правда, третьегодняшний. Я ждал тебя.
Я принес жареного цыпленка, ел прямо из сковороды, обсасывая кости, и съел всё. Тогда я уже знал, что мой отец умрет.
Он и сам потом сказал:
— Послушай, сын, пожалуй… кажется, я больше не встану с постели.
— Может, вы хоть сейчас позволите мне лечить вас? — спросил я.
— Почему же нет? Лечи, коли хочешь. А вдруг сумеешь вытащить меня из когтей смерти? Что ни говори, а я ее боюсь. Беда в том, что я не знаю, какая она. Послушай, там есть молодое винцо, принеси-ка, я тоже выпью стаканчик. За твое здоровье. Ведь тебе сегодня тридцать два стукнуло. Не забыл?
— Возраст Христа, — сказал я просто так, бездумно, сходил за вином, мы чокнулись, выпили. Ему, правда, нельзя было пить, но какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что раз он все равно умрет, пусть, по крайней мере, хоть настоящие поминки по себе справит.
— Скажи, сын, я умру? — спросил он, выпив вино.
У меня сжалось сердце. Хотя я и мало уделял ему внимания, все же хорошо было сознавать, что он где-то есть, живет, существует.
— Не умирайте, отец, — попросил я. — Я перееду сюда, стану работать врачом, будем с вами жить вместо по-холостяцки.
Он улыбнулся.
— Этого не будет.
Потом он задремал или потерял сознание, во всяком случае, пульс у него был очень неровным, а температура упала до тридцати пяти.
Когда он проснулся, я спросил, не вынести ли его в сад. Он подумал, но в конце концов отказался. И начал заговариваться, слова путались, скопившиеся согласные смешивались у него под языком в неразрешимую загадку. После короткого отдыха он снова обратился ко мне:
— Послушай, дом и землю я почти продал… нашелся покупатель за пятьдесят тысяч. Ты возьми их, если я умру.
Потом он еще раз спросил, не хочу ли я жареного цыпленка, чьи обглоданные кости уже лежали на тарелке. И наконец, запинаясь и заикаясь, произнес:
— Обо мне тетушка Шипош заботится. А иногда ее дочь. Вот и вчера она здесь была. Склонилась надо мной поправить подушку, а блузка у нее расстегнулась… Эх, Золи, до чего ж скверно стариться и умирать…
Он застенчиво умолк и закрыл глаза.
Потом открыл их и спросил:
— Ты вообще-то знаешь, что такое неполное дифференциальное уравнение?
Я кивнул, знаю, мол, хотя имел весьма смутное представление об этом. Пощупал его пульс. Он испугал меня.
Я подумал, что надо поискать дочь тетушки Шипош, и отправился было за ней, но тут появилась сама тетушка.
— Как себя чувствует господин учитель? — прошептала она, остановившись у садовой калитки.
— Плохо. Вероятно, через час-два умрет.
— О господи!
— У вас есть дочь, тетушка Шипош?
— Есть. Даже две.
— Я говорю о той, что сюда обычно ходит. И была здесь вчера.