Я люблю утонченную эротику, но такую?..
А потом я стал ожидать ее вопросов. Слабейший всегда спрашивает. Слабейшему всегда интересно, что было до него, вернее, кто был. Сколько было. Мне известно это из практики многолетней работы в клинике — собственный опыт можно даже не принимать во внимание. Страдающая сторона здесь — в большинстве случаев мужчина. Говорят, любовная тоска, хотя какая там тоска — просто сексуальность, маниакально сконцентрированная на одном лице. Вновь и вновь, еще и еще повторять одни и те же движения на одном и том же теле — я никогда не мог обнаружить ничего иного в так называемой любовной тоске. Но те, кто попадал в наше отделение с подобными жалобами, всегда были слабейшими. Такие после первого же получаса начинают выяснять: кто был до них, сколько было и какими они были.
Я уставился на Эржи.
Она спросила:
— Какая я у тебя по счету?
Об этом всегда спрашивают, чтобы дать возможность задать встречный вопрос. В ее глазах уже читался ответ: она скажет, что, не считая мужа, я у нее первый. В крайнем случае признается в каком-нибудь эпизоде студенческих лет. Остальное не в счет.
Значит, слабейшая она?
Неужели она настолько слабее, что сразу начнет расспросы? Уклониться было невозможно, пришлось отвечать.
11
— Скажи, скольких ты любил?
— Не сердись, Эржи… Любил каждую в тот момент. Или почти каждую.
— Неправда!
— Конечно, не совсем правда.
— Ты не любил никого!
— Но-но!
— Только меня!
Вот мы и добрались до сути, раз она именно это хотела услышать. Врать я, правда, не стану, но поцелую ее.
Она не позволила.
— Скажи все-таки, сколько у тебя было женщин?
— Я уже сказал — не знаю. Никогда не считал.
— Так посчитай сейчас.
— Всех я не помню.
— Посчитай тех, кого помнишь.
Она повернулась ко мне спиной.
Я обождал немного, потом сказал:
— Шестнадцать.
Ничего я не считал, цифру назвал случайную. С таким же успехом мог сказать и сорок шесть, и сто. И три. И тысячу. Все равно. А быть может, даже и правду сказал.
— Шестнадцать, — повторил я.
Она не ответила.
Молчал и я, потому что не знал, что говорить. Так прошло некоторое время, потом она, надувшись, сказала:
— Я не спрашиваю, со сколькими ты спал… Ответь на мой вопрос.
Неожиданно она резко повернулась ко мне и вцепилась мне в волосы.
— Я убью тебя, если ты кого-нибудь любил!
— Глупо. Меня ты не убьешь, и я, конечно, любил.
— Неправда! Только меня!
— Послушай, ты не белошвейка, а я не приказчик. И мы даже не герои Йокаи.
— Верно, — сказала она и выпрыгнула из постели.
Теперь я впервые увидел ее в утреннем свете. По-настоящему только сейчас увидел, при свете электричества человек склонен обманываться, при свете солнца — никогда. Эржи потянулась, потом захотела взять шубку. Нужно было звать ее обратно. Я немного поупрашивал ее, побормотал, постонал.
— Послушай, — сказала она чуть погодя, стуча зубами — она совсем застыла от холода, — послушай… я не позвонила вчера вечером, когда еще было можно… я замужняя женщина. Если я сейчас вернусь, я как-нибудь смогу оправдаться. Смогу. Хочешь, чтобы я не возвращалась? Остаться с тобой?
— Хочу, — сказал я, не раздумывая.
— Тогда сейчас же, немедленно скажи, кто у тебя был до меня!
Она поймала меня на слове, деваться было некуда. И я начал рассказывать истории, которые были полуправдой, полуложью; я приукрасил, преувеличил, расцветил незначительные эпизоды, медсестер сделал профессорскими женами, уличные приключения превратил в великие покорения сердец, но успел добраться только до десятой — она уснула.
Ее даже не интересовало, что я говорю, лишь бы говорил.
Вдруг в дверь постучали.
— Кто там?
— Доктора Шебека просят к телефону.
— Сейчас приду.
Эржи тоже проснулась, зябко поежилась и, моргая, смотрела на меня: что теперь будет? Она слышала только стук: что-то случилось.
Я торопливо оделся. Такие случайные ночевки, когда у тебя с собой ничего нет, отвратительны.
Звонила Эва.
— Алло… я так и думала, тебя вьюга застала…
И замолчала.
— Да.
— Ты сумеешь вернуться к полудню?
— Ну… пожалуй… Даже пешком.
И тут я вспомнил, что на мне полуботинки, я вышел в них, встав из-за обеденного стола.