Раздался телефонный звонок. Это была Эва. Она спросила, буду ли я принимать больных.
— Да, через пять минут.
Я подошел к умывальнику, смыл с лица кровь, не зная что сказать. Мне хотелось, чтобы заговорил мой маленький друг, знать бы по крайней мере, что он скажет, если я подойду пожать ему руку.
Между тем Мольнар встал, вздохнул.
— В странное положение попали мы с вами, Шебек.
— Забудем об этом.
— О чем? О том, что вы дали мне сдачи? Этого мне забывать не надо, это говорит только о вашей смелости. Но вот о том, что вы за человек, я забывать не хочу. Вы чудовище в человеческом облике… вас нужно остерегаться. И та сумасбродная женщина хорошо бы сделала, если стала бы вас опасаться. До сих пор от ее приключений всегда страдали замешанные в них мужчины и ее муж. Ну, а теперь, мне кажется, ей не поздоровится. Нашла коса на камень.
Он хмуро посмотрел на меня из двери:
— Берегитесь, Шебек!
Оставшись один перед зеркалом, я начал разглядывать свое лицо — лицо чудовища, как выразился маленький Мольнар, — и все время думал об Эржи. Допустим, я действительно лишь мимолетное приключение в ее жизни, а она в моей. Что тогда?
Тут я заметил, что с утра думаю о ней уже не так, как вчера — с томлением и волненьем, — а с чувством ответственности за неоконченное дело.
Я пожал плечами.
Всему виной неразбериха этого сумбурного утра.
12
Эва сидела у стола, кроме нее, в кабинете никого не было. Она приветствовала меня дружеской улыбкой. Интересно, что она обо всем этом знает и что думает?
— Много было больных? — спросил я.
— А, ничего существенного. Дала два кальмопирина, один карил от головной боли. Но сегодня придет больше народу.
— Сегодня? Почему?
Посмеиваясь, она ответила:
— Думаю, всем женщинам захочется поглядеть на доктора, который провел ночь в Матрахазе с одной из пациенток.
Она не смотрела на меня, но я видел, как вспыхнули ее щеки. Интересно, зачем она это сказала?
— Хорошо, любопытных я отошлю к тебе.
— Упаси бог! Я не берусь вербовать тебе гарем.
Да, в голосе разочарование. Я невесело усмехнулся:
— Кажется, ты одна из этих любопытствующих.
— Неееет… — она протянула букву «е», засмеялась, — я еще вчера удовлетворила свое любопытство.
Ну, продолжать так глупо. Нужно отучить Эву думать, будто она вправе вмешиваться в мои дела. Я подошел к ней, взял за подбородок и повернул к себе ее голову.
— Погляди-ка мне в глаза.
Сначала она смотрела агрессивно и насмешливо, потом улыбнулась, словно говоря: я тебя немножко подразнила, но все-таки я здесь, с тобой…
Чего еще было ждать от бедняжки, такая уж она есть, и все же продолжать это до бесконечности нельзя… как мне ни жаль ее.
— Один современный, кажется, английский писатель признал аксиомой тот факт, что физическая близость мужчины с женщиной оставляет меньше воспоминаний и значит несравненно меньше, чем если бы они переплыли вместо бурный поток.
На мгновенье она прикрыла глаза, потом спокойно взглянула на меня:
— Ты хочешь этим сказать, что прошлая ночь ничего для тебя не значила, или хочешь предупредить меня о том, что я не имею права вмешиваться в твои дела?
— Ты умная, — с уважением произнес я и ощутил неловкость от точности ее вопросов. Я отпустил ее подбородок.
— И любопытная.
— Ты заслуживаешь откровенности. Да, я хотел предупредить тебя.
Она посмотрела в сторону, подняла брови.
— Жаль, — сказала она. — Сегодня днем я была бы не прочь побыть с тобой.
— Я тоже, но только на тех началах, о которых говорил.
Она подошла к окну, повернувшись ко мне спиной, выглянула на улицу. Я не знал что делать. Сердился и на себя и на нее, на всех. Я гасил в пепельнице третью недокуренную сигарету, тишина раздражала, она росла, давила на затылок, я мечтал, чтобы пришел хоть один больной, которым можно будет заняться, и тогда не придется ждать ответа и чувствовать, что Эва ждет одного лишь слова, одной фразы, которые смягчат сказанное мной раньше. Однако говорить я не собирался, проявить сейчас слабость значит отказаться от того, что сделано: все равно я уже обидел ее, но у нас по крайней мере полная ясность.
— Иди-ка сюда, — вдруг сказала она.
— Зачем?
— Погляди в окно!
Я подошел и выглянул. Перед домом отдыха стояла машина Печи, швейцар складывал в нее чемоданы. Рядом стояли одетые Печи и Эржи, возле них Мольнар, они о чем-то с ним беседовали, потом он протянул руку сначала женщине, потом ее мужу.