Нищим к твоему порогу если прихожу я,
Пес — соперник громко брешет: "Прочь, пришлец незваный!"
Ах, меня влечет тростинка — стан моей любимой,
Как тростник, рыдает сердце, плачет неустанно.
Свяжет дорогая косы — и сердца всем свяжет,
А распустит — и безумья свищут ураганы.
Многие страданья терпят, но влюбленный верный
В двух мирах средь всех страдальцев самый постоянный.
Саккаки убей — об этом он не пожалеет.
Жаль, что в грех тебя невольно ввел он, бесталанный.
И наковальня лопнула стальная
Душа разбилась, на тебя взирая,
Разбилось сердце, плача и рыдая.
Лишь часть моих мучений испытавши,
И наковальня лопнула стальная.
Твою улыбку видя, цвет граната
Рассыпал лепестки, изнемогая.
Бутон порвал свой ворот, рот твой видя, —
И согни их погибли, дорогая!
Увидев губы милой, очи плачут,
Кровавые рубины рассыпая.
Целует воротник твой подбородок —
Мне разрывает душу ревность злая.
Дула и сердце Саккаки согласны —
Пусть их убьешь ты, жалости не знал.
Клад красоты
Клад красоты! Сердце мое ты красотой не разрушай!
Кудри рассыпав по нежным щекам, жизни основу не сокрушай!
Розе подобно, улыбок не шли первому встречному — остерегись!
Сердце мое, словно бутон, кровью тоски не обагряй!
Огню подобен свет твоих щек; но если смотришь ты на других,
Меня ты сжигаешь разлуки огнем, — этого больше не повторяй!
Головы лоди бросают тебе под ноги, словно мячи для игры, —
Сделавши "далем" кудри свои, ими, как клюшкой, ты не играй!
Спросят у всех по их делам в час, как настанет страшный суд, —
Оставь притесненье и тяжкий гнет, если желаешь увидеть рай!
Очи-гяуры и кудри твои привыкли теснить, угнетать меня,
Широкий мир насильем своим в тесный зиндан не превращай!
Зубы твои как жемчуга; но ради губ-лалов прошу:
Глаза Саккаки, как море Оман, ты влагой слез не наполняй!
Зрачок стал рыбой
Мечта о милой — царица края души моей,
А счастье милой — луна на небе печальных дней.
Стремясь к жемчужным зубам любимой глаз морем стал,
Зрачок стал рыбой, что пляшет, скачет среди зыбей.
Терпеть велит мне мудрец; "Не слушай!" — велит любовь,
Запрет мне страшен, но приказанье — еще страшней!
Зеркально чисто лицо любимой, чиста душа, —
Зачем же мир весь она сжигает в огне страстей?
С дороги сбили витые кудри совсем меня, —
Не странно это: весь мир стал жертвой твоих кудрей.
Вчера рыдал я — до серафимов дошел мой стон,
Сегодня к богу доходит стон мой: "О, пожалей!"
Не допускайте к дверям любимой вы Саккаки:
Он будет плакать в чертогах бога еще сильней!
Метнул шестерку небосвод
Стремлюсь я к сахарным устам — душа из уст моих летит;
Тоскую по твоим кудрям — и вихрь мне голову кружит!
На рот улыбчивый смотрю, на зубы белые ее, —
Как будто в лалах Бадахшан, и в жемчугих Оман горит!
Я плачу, рот-бутон ища; не вижу, где же скрылся он, —
Но улыбнись, как роза, ты — любой загадку разрешит.
Метнул шестерку небосвод — и отнял сердце у меня,
А кости в чаше вновь гремят,- что ныне он избрать решит?
О ты, что освещаешь мир сияньем лика своего!
Ты так горда, и не глядишь, что мир, как бабочка, горит!
Когда, лукавый кинув взгляд, ресницы-стрелы мечешь ты,
Влюбленный, словно бровь твоя, как лук, согнется от обид.
Ты схожа с пери красотой, а Саккаки сошел с ума.
Но перед совестью своей он выше мудреца стоит!
Он насытится с лихвой
Для влюбленных краше жизни этот черный локон твой,
Кипарисостанных в мире нет с такой красой живой.
Что ты, кипарис, упрямо споришь с милою моей?
Встань с ней рядом — и поникнешь горделивой головой!
Матерей четыре было и, наверно, семь отцов
У тебя: красы подобной грудью не вскормить одной.
Знаю, что тебе по нраву, — хочешь ты меня убить,
Но поверь, кто своенравен, потеряет свой покой.
Станом, что сосны стройнее, осени меня, молю,
Но свеча не знает тени, что ей я с моей мольбой!
Очи дорогой — убийцы, а ресницы кровь струят;
Как добру им научиться, если есть сосед такой?