А ведь Микол и сам хорош — куда мальчишке березу плавить! Березу и взрослому мужику трудно, тяжелое больно дерево…
А за лесом уже вставало солнце. Я его еще не видел, но темные пики елей и пихт поверху зарозовели, будто обрызгали их клюквенным морсом. А потом порозовела и вода. Солнышко обрадовало, и словно бы новых сил во мне прибавилось. Натерпелся за ночь я страхов…
И тут же на левом берегу показалось большое село Палауз, с красивой белой церковью на холме. Восходящее солнце яростно било из всех окон, обращенных к реке, и казалось, что этим утренним буйством света мир приветствует меня, счастливо выбравшегося из мрака ночи…
Совсем я повеселел. Палаузу, где меня догнало солнце, я обрадовался, как родной матери. Ведь какой опасный кусок пути прошел! Отсюда, от Палауза, я знаю — места пойдут обжитее, села будут встречаться чаще. А когда рядом люди — все ж веселей, случись что — есть надежда, помогут. Да и река отсюда гораздо шире станет.
Отец говорил, от Палауза по течению ниже и земли богаче наших, и луга шире. У здешних жителей, говорил отец, раньше своего хлеба на год хватало, а у наших, верховиков, — от силы на ползимы. Поэтому наши больше охотничали, всяким купцам лес рубили и сплавляли.
Зато на наших песках такие леса!.. Светлые боры, сосны метров по тридцать, прямые, как свечки. Таких боров не сыщешь больше по всей коми-земле! Вон какое «авиа» я веду, на бревне даже следа сучочка не видать…
Неужто я до города не доплыву? Неужто не судьба? Ведь четвертую часть пути прошел, не меньше.
Интересно, а как остальные? Как Мышонок? Не догнал я его, видать, удачлив парень, пронесло.
Однако на Сысоле не спеши радоваться: оказывается, река здесь, вырвавшись на простор из тесных лесных объятий, широко разлилась по лугам, и порой не различишь, где основной фарватер. А хотя бы и различал — что толку! Плот не лодка, не направишь его, куда тебе хочется…
Сколько у меня было отчаянных минут: все, сошел мой плот с русла, замедлилось движенье, вот уж и разворачивает, бросаюсь мерить глубину — вот оно, дно…
Но какие-то глубинные струи, подобно доброй руке, все ж не отпускали мой плот, в самый безнадежный момент поворачивали и вновь выталкивали меня на фарватер… Ну, и я тоже помогал то шестом, то доской сколько мог.
Около полудня, еще издали, я увидел церковь, даже красивей палаузской. Только колокольня такая же разбитая. И правда, красивая… Стоит над всей округой, такая заметная, ровная, вроде — зовет. Деды строили — знали, где поставить… Жалко, клубов таких раньше не ставили, сейчас бы сгодились. А то мне, к примеру, церковь без пользы, неверующий я.
Подносит меня к этому селу, а имя ему — Вотча. Помню из отцовских рассказов, — есть выше Вотчи огромный водоворот. Полой по-нашему. Затянет туда — будешь крутиться сутками, по кругу, по кругу, пока не обсохнешь, как вода на убыль пойдет.
Такое счастье меня, конечно, не устраивало. А что делать? Не перелетишь ведь через это проклятое место? И почему это все так подстроено в жизни: только удаче порадуешься — вот Чушки-вишки проскочил, вот с фарватера тебя не унесло, вот на мель не сел, вот еще чего, — а тут тебе новая каверза расставлена?.. Будто без этих ловушек и не прожить.
Несет меня под крутяком, сильно размытым острыми речными струями. Вижу я, как близкий берег отвесно падает к мутной воде, и в самом конце обрыва, уже на пологом месте, вижу полосатый пароходный столб. И вдруг само собой решилось: а попробую-ка я тут остановиться… Выйду на берег и погляжу, что это за полой такой. Нельзя ли, погляжу, как стороной пройти, чтобы не закрутило меня в водовороте…
Будто оттого, что я погляжу окрестность, что изменится! Плот не лодка, я это уже уяснил… Однако решение принято, раздумывать некогда. Как только угол плота стукнулся о берег, откалывая пласт рыжей земли, я с колючей цинковой прядью в руке живо спрыгнул и бросился к полосатому столбу. Вмиг обмотал трос вокруг него, конец же троса не отпустил, перекрутил, но держу в руке. Плот притормозил, начал разворачиваться. Трос вытянулся, и что-то глухо треснуло. Я еще ничего не сообразил, но прянул в сторону. И тут перед самым моим носом со свистом хрястнул оземь полосатый столб. Вижу, — черт побери! — река уже оттаскивает мой плот на середину. Как раз отсюда начинается поворот, и мой родной плот бессовестно драпает к тому берегу. Будто я смертельно надоел ему со своей заботливостью.
Я прямо-таки обалдел. Потом с размаху бросился в пенистую воду. И не сразу понял, что меня обожгло: вода-то ледяная…
Ни до, ни после — никогда я больше так быстро не плавал.