А за Андрея я рад, ибо как бы там ни было, Зина — хороший человек! К людям надо по справедливости.
Служба моя идет нормально, ты не беспокойся. Нелады с некоторыми — это не главное. Живем мы теперь в палатках — до чего же здорово! Постели наши на деревянном срубе, сухо, лето теплое. Проснешься ночью и зачарованно слушаешь, как стучит по натянутому брезенту дождь да шумит жесткая листва высоких дубов… Воздух чистый… Лежишь, и вдруг начинает казаться, что дома ты, в своем сарае, на сеновале, что сейчас родные голоса позовут тебя пить молоко.
Вчера к нам в дивизию приезжал сам Чуйков — командующий. Мы толпами высыпали к главной аллее, где он проходил с большой свитой. Ничего, такой же человек, как и все остальные, — плотный, с красноватым лицом… Он по-простецки говорил с нашим братом, кто оказался поближе. И дивизию нашу он похвалил за прошлые маневры и учебные бои. Значит, и меня похвалил».
20
Долго меня согревало обещание подполковника Броневого о поездке по южной Германии. Но дни проходили за днями, месяц за месяцем, снова возвратились мы на зимние квартиры, а начштаба то ли позабыл, то ли раздумал. Служба моя шла своим чередом, присвоили звание старшего сержанта, потихонечку накапливался танкистский опыт. Демобилизовался наш Гайдуков, Насос-Крыльчаткин уехал в свою Сибирь, и так тоскливо мне было без него первое время, уж так тоскливо, хоть вой. А тут еще вдруг письмо, от Дины… такое письмо… не знаешь, куда себя деть…
И еще — снова весна, снова цветет все вокруг, смутные желания будоражат душу…
Вызвал меня к себе в кабинет начальник штаба подполковник Броневой и вдруг ошеломил:
— Мелехин, завтра мы выезжаем в Лейпциг, в Эрфурт, кое-какие дела есть. А обратной дорогой, попутно, завернем в Веймар и Бухенвальд. Если у вас не остыло желание, собирайтесь.
Не остыло желание?.. Да я к своей казарме летел как шальной!
На юрком «виллисе» тронулись в путь четверо: начальник штаба, я — в качестве адъютанта, переводчица Надя — Серебряный колокольчик, ну и — шофер Володя, прозванный за добродушный и смирный нрав Божьей коровкой. Гайдуков окрестил его так на прощание.
Выехали на аутобан Берлин — Лейпциг, широченную автостраду с двумя, разделенными зеленой полоской бетонными лентами пути. И лихо нажал на газ наш Володька, за рулем он вовсе не похож на Божью коровку, любит отчаянную езду, а Броневой, видимо, поощряет. Да и грешно по такой-то стеклянно-гладкой дороге ползти черепахой! Ласточкой-птицей летим мы… Мощный мотор, обрадованный ровной твердью под колесами, урчит этаким чертом… Весенний воздух буйно врывается в кабину, свистит и поет в ушах, ласкает наши лица…
Сидящая рядом со мной на заднем сиденье Надя, Серебряный колокольчик, подавшись вперед, что-то кричит, или поет, или хохочет, густые ее кудри полощутся на ветру светло-желтым флагом.
Мимо проносятся сосновые и лиственные леса, поля и сады, просторно вокруг, нет никакой скученности. Врал проклятый Гитлер, раздразнивая и подхлестывая обывателя нехваткой жизненного простора…
Вся моя душа объята восторгом лихой езды. На какое-то время я даже забываю о Динином письме… Но — не надолго забываю.
В последнее время чего-то долго не писала она. Я уж забеспокоился. Потому что какой-то холодок обозначился в нашей переписке. Я и сам был виноват — всякие нелепые домыслы и предположения сгоряча, с великой своей тоски описывал… обижал ее этим. Особенно после того, как несколько анонимных поклепов на нее получил. Дурак я, конечно… Это, наверно, все оттого случилось, что не смог я побывать в отпуске. А одни только письма — что ж… этого мало для молодых сердец. Но все ж таки я надеялся: дождется. В душе-то я верил Дине. Больше чем себе верил. Но вот, открыл я конверт со знакомым почерком, прочитал и чуть не завыл в голос. Ушел из казармы, подальше от людей, уединился, снова читал, перечитывал… Невыносимая тоска и боль терзали мое сердце, выжимая невольные слезы. Потом неожиданно вспыхивала ярость, хотелось скрежетать зубами, кого-то бить, душить. И до того мне было жаль себя… до слез. И почему же я такой разнесчастный уродился, — горько думалось мне. — Почему же на одного меня валится столько? За что…