Я раза два обошел вокруг барака, все еще не решив, что же мне делать. Ради Наташи надо было все-таки идти и звать долговязого. Но страшный стыд удерживал меня от встречи с Македоном…
Все же пересилил я себя и вошел в барак. Лесорубы ужинали за длинным столом: перед каждым — котелок с жиденькой похлебкой. Кто-то заметил меня.
— Вот у Феди сегодня праздник в животе! От стахановского-то пайка…
Тогда поднялся из-за стола сам Македон.
— Незаконно слопал! — зло сказал он. — Погоди радоваться, писарь! Я вам, с дружком твоим вместе, покажу еще, где раки зимуют! Конопатый-то пилу мою не наточил нисколько. Ладно еще, если нарочно не затупил! Начал я пилить, а она только шаркает, будто по кости. Это вредительство, такого пилостава судить надо!
Я даже оторопел от такого неслыханного бесстыдства. И долго ошалело смотрел на Македона, пока наконец очнулся, вырвал из чьих-то рук котелок с горячей бурдой и ударил им Македона по морде. Что-то я кричал, еще бил, еще…
Македон был вдвое сильнее меня и, конечно, отделал бы меня по всем статьям. Но меня защитили.
Пришел я в себя у конюшни. Зашел в сушилку. Дед Фансофий, видно, сразу все понял. Бормоча что-то ободряющее, он вытащил из-за хомутов бутылку самогона, заткнутую деревянной пробкой, налил полкружки мутной жидкости и ласково сказал: «Пей».
Я жадно выпил. И долго плакал, уткнувшись лицом старику в телогрейку, густо пахнущую хомутами, дегтем и лошадиным потом.
ПОВЕСТИ
СКОРО ШЕСТНАДЦАТЬ
1
После встречи с директором леспромхоза, Иваном Петровичем Лобановым, жизнь моя круто изменилась, и вроде бы в гору пошла моя биография. По молодости лет я, конечно, радовался. Спервоначалу…
Назначили меня десятником, вместо заболевшей Наташи. Потом-то поправилась она, но к нам больше не вернулась, в другой леспромхоз подалась.
Десятник вроде и невелика шишка, но это только на первый взгляд так кажется. Ясное дело, народом командовать не приходится, а знать десятнику всякого-разного про дерево — ужас сколько надо. Десятнику мало елку от березы отличать. Он ГОСТы должен знать — государственный стандарт: какое бревно куда направить. В судолес или рудстойку, или в пиловочник. И каким сортом. И все такое…
Засел я за ГОСТы всякие разбираться. Два месяца бегал с мерником по делянкам, принимал срубленный лес.
Немного поднатаскался в этом деле — зовут к директору. Прямо — к самому. Перепугался я, но потом мозгами раскинул и решил, что не на продрай зовут. Грехов за мной немного, да они и не по директорской части.
Иван Петрович встретил меня, руку пожал и сразу огорошил:
— Ну, Мелехин, мы тебя решили мастером назначить.
Я аж закачался. Я чуть не грохнулся, услышав такое. Стою перед директором балда балдой и слов ответных никак не нащупаю… Бог ты мой, да не перепутал ли меня директор с кем другим?
— В Ыбынский лесопункт пойдешь, — говорит Лобанов тугим своим голосом, а на его лошадином лице широкая такая улыбка, как вылепленная. — Там два участка, одним ты и будешь командовать.
— Да какой же я мастер, Иван Петрович?! — почему-то шепотом говорю я. — Да разве меня будут слушать?
Как директор сказал — «мастером назначить», так сразу я вспомнил, как наша Трисчетная плакала, как она людей работать уговаривала, — и от этого воспоминания тошно мне стало.
Правду сказать, и гордынька где-то в душе ворохнулась: надо же, меня, сопляка такого, — и мастером.
Но, чую, директор не вожжи мне сует, а самого запрягает…
— Некого, Мелехин, кроме тебя назначить, — Лобанов своей длинной рукой обнял меня за плечи. — Парень ты смекалистый, с понятием. И с норовом, — для мастера тоже дело не лишнее. И — честный, я честность в человеке на первое место ставлю. Вот. Да вроде бы и немного вытянулся с осени… Шестнадцать-то есть тебе?
— Летом будет…
— Нормально для военного времени. Научишься… А что без шишек не обойдется, так это я понимаю. И ты — понимай. Вот тебе приказ, а начальнику лесопункта я уже звонил, сказал, что ты за гусь.
— Да кто там хоть работает-то? — спрашиваю я, лишь бы что-нибудь спросить. Очень мне не хочется вот так, сразу, от Лобанова уходить.
— Не ангелы, конечно, — усмехнулся директор. — И не Ильи Муромцы. Но план давать надо. Ты это учти, Мелехин. Война идет, не забывай. Где фашист прошел — людям жить негде. Войне скоро конец, и леса потребуется — уйма! Если мы с тобой будем охать да причитать, нас, дружище, не похвалят. Да еще и наподдают по одному месту, знаешь какому? Вот так.