Не знаю, плакать или хохотать. Надо же придумать такое! Ну — пентюх, ну — дурак!
Пентюх-пентюх, а понять можно… Вот как раз выдергивают из снежного целика очередной воз… Шуму, ругани сколько… Один тянет лошадь за узду, другой стоит сбоку, одной рукой держит вожжи, а другой грозно поднял длинную вицу; женщина-навальщица толстой вагой, от натуги вся покрасневшая, толкает воз сзади… И все орут, всяк по-своему гонит маленькую лошадку, у которой от повседневной надрывной работы и никудышного корма остались кожа да кости и холка выпирает как жесткий корень на лесной дороге…
Всеми правдами и неправдами, криком, матом, ударами тронули тяжелый воз. И сразу крик стал во сто крат яростней. Сейчас надо так вдохновить конягу, чтобы она — боже упаси! — ни разу не остановилась до твердой дороги.
А уж как только не воодушевляли мы лесовозных лошадей! И клоком сена, и даже ломтиком хлеба, урезанного от своей пайки. Но в основном воодушевляли мы их все той же упругой вицей, толстыми вагами по ребрам да семиэтажным матом.
А Кутю Митя, вишь, еще новшество удумал, дурак… И жалко лошадей, а деваться некуда.
А уж сколько коняги наши бревен вывезли, сколько земли перепахали… И они же в самые тяжелые дни выручали нас пропотелым своим мясом. Всяко бывало…
После директорской накачки я всерьез взялся за вывозку, и, стало быть, лошадям еще больше стало доставаться. Вместе с Рубакиным сговорились мы с председателем колхоза, упросили прислать в помощь несколько лошадей. Дескать, мы тебя тоже — придет нужда — в обиде не оставим. Председатель подумал — и четырех коней направил до конца сезона. С возчиками!
Всех ослабевших, кто не мог уже на валке работать, мы послали на дорогу: ухабы подостлать лежками[9], крутые спуски хвоей подсыпать… Постепенно поправилась вывозка. Если и дальше так пойдет, квартальный план весь выполним. Пусть тогда директор еще звонит. Дай-то бог, не споткнуться бы на чем…
7
Теперь я много занимался вывозкой и волей-неволей чаще стал видеть Дину. И, вправду сказать, приятно мне было быть с нею.
Как-то принимал я лес у отца ее — Тэрыб Олеша. Это был рослый дядя, лет пятидесяти пяти, с широкой, веником, бородой, но совсем лысый, отчего мне казалось, что волосы его просто перекочевали все в бороду. Поговаривали про этого мужика, что в гневе он себя не помнит, натворить может всякого.
Рассказывали, как однажды Олеш шел утром на делянку. Половину пути отшагал, километра два, когда споткнулся вдруг о толстый корень. Споткнулся и шлепнулся. И крепенько боднул сосну, когда упал. Ну — взъярился мужик!.. Скрипнул зубами, да так — чуть не выломал их все. И тут же припустился бегом обратно к дому. Прибежал, схватил топор, и снова бегом по той же дороге. Примчался к этому корню и давай кромсать его. Изрубил как капусту. А заодно и дерево, которое забодал, падая, — срубил. Ну — псих…
Что разозлился он — это мне понятно, не пойму только, как он так долго злость в себе держит. Пока домой бежал, пока обратно — я бы сто раз остыл.
После таких рассказов побаивался я Тэрыб Олеша. Но и любопытно было посмотреть бы на него, когда он не в себе…
Работал он хорошо, норму всегда делал, и я даже не каждый день ходил к нему: у Олеша работа всегда идет. Ему можно было не глядя допталоны давать.
А тут подошел я к его пасеке — рот разинул, до того мне удивительно стало. Тэрыб Олеш из поваленного леса пышный сад сделал, или, лучше сказать, свалку: всюду неубранные сучья и целые лохматые вершины. Самого Олеша не видно, слышно только, как где-то посредине этого бурелома топор тюкает. Я еле-еле продрался к нему.
— Чего ж ты сучья не сжигаешь? — спрашиваю я недоуменно.
Снял рукавицу, провел рукой по бороде Олеш и сказал значительно:
— Решил я по-новому работать, Пёдор. Шесть дней вот буду только валить и кряжевать, валить и кряжевать, а на седьмой день, в воскресенье, — сучки буду убирать, и ничего боле. Только сучки убирать.
— Да ты что! А если снег пойдет да все завалит?
— Э, какой снег, ничего не пойдет.
— Ну, ладно, — не сдаюсь я. — А как будем вывозить из такого бурелома? Дня через два надо вывезти… А до воскресенья, пока ты костер запалишь, сколько? Давай, Олеш, сегодня жги сучья.
— Нет, Пёдор, до конца недели не буду, я так решил.
— Тогда не буду принимать твой лес, все равно его не вывезти…