Рубакин размашисто шагал и ворчал почти беззлобно, словно удивляясь:
— Вот паразиты, дармоеды! Отметелить бы всех, чтоб неповадно было!
Я еще толком не разобрался, что к чему, но все-таки говорю начальнику:
— Шура, ты больно круто с ними, а?
— С этими паразитами?! — Шура даже остановился. — А как прикажешь, если не круто? Ты вот стоял, умолял, послушали они тебя!
— Может, и послушали бы… Они ведь тоже люди…
— «Может»… — передразнил Рубакин. — А ты вот без «может» и без «бы» давай! И брось, Федя, размазывать. Ты думаешь, я им насчет фронта так говорил, для красного словца? Черта с два! Все, Федя, понять можно, если есть с чем сравнить. Помнишь, я тебе тот случай рассказывал, когда оберста взяли? Так вот, если по чести сказать, один такой заход в тыл сто́ит больше всей тутошней кутерьмы… Ты это правильно понимай, Федя. Как туго ни приходится — это, брат, цветики, по фронтовой-то мерке…
— Все ж, Шура, зря ты их под одну мерку… Разные тут есть.
— Это, брат, не я их, а они себя под одну мерку! А мне некогда разбирать, кто тут больше виноватый, кто меньше. Мы с тобой не для того тут поставлены, Федя. И хватит. Все! Ты скажи лучше, вышли ли в лес твои дамочки? Или тоже приглашения ждут?
— Не знаю… Схожу, проверю, раз такое дело. У меня только Марина Кирикова отпрашивалась.
— Отпрашивалась, чтобы не работать? И ты, конечно, отпустил, мастер?!
— Отпустил… говорит, стирки много собралось, починки всякой.
Голос Рубакина опять зазвенел на самой высокой ноте:
— Да ты что, Федя, спятил, что ли?.. Ведь по Марине-то все бабы равняются! Если она не вышла, так другие, точно, дома околачиваются, есть на кого сослаться.
— Да как же не отпустить человека, когда ей, правда, надо! — крикнул и я в ответ. — У нее ребенок, можно ж понять?
Рубакин махнул рукой:
— Говорить с тобой! А ну, пошли к ней!
У Марины по всей комнате разбросано приготовленное к стирке белье. Пол под бельем не виден. И на плите в тазу густо парит. Сама Марина, негромко напевая, с подушек наволочки снимает.
— Марина! Хоть обижайся, хоть как, а придется идти сегодня на работу, — сказал начальник с порога.
— Ну да, идти, — рассмеялась та в ответ. — Ослеп, не видишь? Ребенку, что ли, оставлю все стирать… Или, может, ты сам постираешь?
— Вернешься — сделаешь, — говорит Шура Рубакин. — А сейчас одевайся и выходи в лес. За печкой сторожиха доглядит.
— Да не пойду я ни в какой лес! — вспылила Марина, она, руки в боки, остановилась против нас. — Я же вчера отпрашивалась у Феди, загодя предупредила. Так ведь, Федя?
— Да, я говорил об этом Рубакину, — сказал я, сгорая от стыда и злости.
— Ну вот, — облегченно вздохнула Марина, — он тебе, Рубакин, доложился. Так чего ты хочешь? Нет, вы уж промеж себя разбирайтесь, начальнички, кто прав, кто виноват, а меня сегодня не троньте, дайте бабе порядок навесть, грязью заросла по уши и мыла раздобыла кстати, повезло.
— Все равно придется идти, — гнет свое Рубакин. — Сегодня такой день, все должны работать. А то, на тебя глядя, и другие бабы по домам сидят…
— Ну да! Пускай каждый за себя отвечает! — закипятилась Марина. — А я сказала — не пойду, и не пойду!
— Пойдешь!
— Не пойду!
— Пойдешь! А нет — я напишу на тебя бумагу, что ты саботируешь и сагитировала не работать целый участок, — сказал Рубакин.
— Я?! — Марина даже вздрогнула, глаза горячо засверкали. — Что ты мелешь, Рубакин? Окстись… Думаешь, до начальника докарабкался, можно издеваться? Или сбесился? Во тебе! — и Марина поднесла к самому лицу Рубакина дулю.
— Ты можешь сколько угодно показывать мне это, я не такое видел… Собирайся, иди в лес! Все будут сегодня работать! Все! А потом разберемся в обидах, поняла? Иди!
— Слушай, Рубакин, — сказал я, едва не плача. — Я ж ее отпустил, пусть я виноватый. Давай сам отработаю за нее!
— Я тебя за руки не держу, валяй — руби! Но только не за Марину Кирикову, она сегодня сама рубить будет, — устало сказал начальник. — Сегодня так надо.
— Тьфу! — Марина плюнула в бессильной ярости Рубакину под ноги. Смуглые щеки ее вспыхнули алым жаром. — Ладно! Пойду я, пойду! — она гневно пнула кучу белья. — Пойду! Но ты, Рубакин, сиплый петух, не думай, что я тебя испугалась, понял? Ты, я погляжу, плохо стал слышать чужое горе и чужую нужду! Только давай-давай! Зажрался! Я все вижу, сам с девками шуры-муры разводишь, наслаждаешься поверх жены! Думаешь, все дозволено? А другим даже в выходной день не позволяешь ребеночка обстирать… — Голос у Марины сорвался, она всхлипнула.