Но главным, конечно, было другое, — лошади.
Сколько лошадей собрали здесь! И каких!
Огромные битюги и мелкие, как наши, деревенские, лошадки. Тяжеловозы и скакуны. С гладкой шерстью, лоснящиеся и косматые. Ручные и одичавшие… Но все лошади упитанные, сытые. Солдаты хвалились: без малого эшелон овса уже скормили, оттого кони такие гладкие. Солдаты же объяснили нам, что, дескать, после большой-то войны кони эти лишними в армии стали, без пользы они теперь там. Вот их и «демобилизовали»… Ну, а кто какими судьбами попадал на войну — из колхозных или же из графских конюшен, — мы, дескать, не знаем. Потому — биографий у них при себе нет…
Через день нам сказали: всю эту конную армию придется вам гнать на своих двоих. Или, вернее, на своих четырех…
И хотя мы готовились к такому повороту дел, нельзя сказать, что сообщение это обрадовало нас: далековато отсюда до наших краев…
Но разве можно долго унывать, когда тебе шестнадцать лет? Когда друзья рядом, когда яблок полно…
Пехом? Ну и отлично! Может, так-то лучше, чем поездом! Всю Россию своими глазами увидим. Из окна-то вагона много ли разглядишь? Мельтешит… И видно недалеко…
Распределили лошадей. На каждого погонщика пришлось по семь лошажьих душ. Потом еще на каждых двух человек дали по бричке, которая отныне будет нам — и вагоном, и домом родным, и крепостью. Как цыганам.
А ничего, крепкая тележка. Дышло — что твое бревно, короб большой, и тяжелые колеса железом окованы, износу, кажется, не будет. На совесть сделано, сразу видно — для себя старались, не знаю только — кто.
Мне на бричке очень хотелось объединится с Диной, вместе ехать. По-доброму. Как-никак, я-то мужик, где и помогу в долгой-то дороге. Да мало ли… Но ни я, ни она как-то не сумели столковаться. Видать, майский ледок еще не растаял в наших отношениях. Хоть и жаркое лето стояло…
Дина поехала с Машей. А я с Ленькой. Но мы, конечно, всегда будем неподалеку, вчетвером, бригада-то одна — Мирон Мироныча.
Лошадей делили долго. Нужно никого не обидеть: чтобы у каждого были и силачи, и которые пожиже телом, — поровну. В конце концов и нам с Ленькой достался эскадрон.
Первым, конечно, был битюг Геркулес… Он до того устрашающе огромен, что сначала-то мы боялись даже смотреть на него, не то чтоб подойти. Ну — лошадь. Прямо паровоз, только трубы не хватает. И не черный, как локомотив, а такого, знаете, цвета гриба-волнушки, нежного… Грудища у Геркулеса шириной с русскую печь, а ноги — как солидные еловые комли, и даже будто смоляная короста кое-где засохла, впрямь как на ели.
Поразил нас, крестьянских детей, огромный, круглый, гладкий Геркулесов зад с глубоким желобом сверху, над позвоночником. Мы выливали в этот желоб по котелку воды, и вся она задерживалась там, как озерцо, пока Геркулес не переступал с ноги на ногу. Вот это коняга…
Вот бы поставить его теперь же лес вывозить! Он бы один половину плана дал на моем участке… И смутная тревога прошла внутри — не ослабнет ли в дороге Геркулес, не растеряет ли огромную силу? Такому-то великану сколько еды нужно…
А пока надо завязать с ним знакомство. И страшно приблизиться к нему. Я держу в руке большой ломоть хлеба, посыпанного солью, а Ленька яблоки несет. Подходим потихоньку и что-то бормочем ласково — чтобы, боже упаси, чего худого не подумал про нас.
Геркулес громадными навыкате глазищами смотрит, как мы подступаем, поворачивает безмерную свою голову и фыркает. Это он оттого, может, фыркает, что парикмахерский «Манон» еще не весь из меня выветрился!..
Ленька протягивает Геркулесу яблоки, но конь тянется к хлебу. Мне даже приятно, мне кажется, будто битюг признал меня первым. Коняга с достоинством слизнул наши гостинцы и приветливо глядит на нас. Даже весело глядит. И длинным хвостом приятельски помахивает. И вот мы ощупываем его шею, мощную грудь, ноги… И до того плотно и упруго у него все — чувствуешь, как под ладонями бьется горячая сила. Силища!
Придется Геркулесу стать за главного коренника в бричке. А что делать — сам виноват, раз такой большой вырос.
Другого коня, которого я сразу запомнил, звали Махно.
Не знаю, кто его так обозвал, ведь настоящий-то Махно анархистом был, бандюгой в степи. Махно был почти такого же роста, как Геркулес, но значительно уже его и пожиже костью. И цветом пегий, красный с белым. Этот тоже не стал ломаться перед нами, принял из наших рук овес, который мы протянули ему в торбе. Хрупает, а сам этак хитро поглядывает на нас. Мол, что за новые хозяева? И как ездить будут? И вообще… Словом, лошадка себе на уме.
Потом нам еще досталась лошадь по имени Монголка: низкорослая, длинный круп оброс густой шерстью. Словно в куничью шубу вырядилась. И даже цветом такая же. Помню, отец немало куниц промышлял до войны… Экая славная шубка!