Ювеналий весь в отца — такой же петух. На фронт попал совсем мальчишкой. Счастье — жив остался…
Время-то уже за полночь. Спать хочется, ох как спать хочется… Ведь сегодня всего с избытком досталось мне — и боли и усталости. Веки слипаются, их словно дратвой стягивают друг с дружкой. Голову верчу как попало, руку кусаю, чтоб сон прогнать. Стыдно, если засну, перед Ювеналием стыдно, перед Миронычем, перед ребятами. Заснул, скажут, щечкой на пистолетике…
Но ничего не помогает! Веки слипаются. Голова клонится, как подшибленный цветок, на мешки с овсом клонится, на крепостную нашу стену… Только спать, спать, я чуть-чуть прикорну и встану… Чуть-чуть…
Уже сквозь сон слышу ржание. Дон-Жуан? Чего ему не стоится смирно? Потом у самого уха гремит напряженный крик Ювеналия: «Стой!»
Я открыл глаза и вижу в темноте стремительные языки пламени и слышу глухие удары по мешкам. И машинально отшатываюсь, понимая, это — пули.
— Федя, огонь! — свирепо кричит Ювеналий, его автомат оглушительно грохочет.
В той стороне, где стоит Дон-Жуан, я замечаю какую-то тень, испуганно вздрагиваю, сон напрочь отлетает от меня, я стреляю, рука моя дергается от сильной отдачи, еще стреляю… Короткими рывками взлаивает автомат Ювеналия. Кто-то мучительно стонет в ночи — я тотчас покрываюсь мурашками. Потом, накрывая и раскалывая автоматный грохот, раздается страшный, леденящий душу вопль. Он сотрясает все кругом, он вспарывает ночь… Лошадь! Человек не может издать такой крик. Лошадь!..
Кто-то выхватывает у меня пистолет. Кави! Он непонятно ругается и стреляет в темноту. Они с Ювеналием выскакивают из укрытия и, стреляя на ходу, бегут к лошадям. И я бегу.
Луна вылезает в облачную прореху, но Дон-Жуана я не вижу. Где же он? Я оглядываюсь на шум — Дон-Жуан судорожно бьется на земле, дрыгает ногами, дергается и хрипит, хрипит…
Что это с ним… Я кидаюсь к нему, совсем рядом, в темноте, снова раздается короткая очередь. Я бессознательно приникаю к Дон-Жуану. Еще очередь… Потом хлестко щелкает одиночный выстрел… И все смолкает. Только ерзают привязанные лошади да хрипит Дон-Жуан.
Я не выдерживаю, свечу фонариком. Светлый бок Дон-Жуана, вся его шкура цвета нежного ягеля дымится и алеет кровью. Автоматная очередь прошила коня.
Громадные, выпуклые, как ракушки, глаза Дон-Жуана полны боли и неимоверного страдания. И — слезами полны, Как у человека. Будто он хочет что-то сказать мне. Дескать, видишь, Федя, от людей-то ничего хорошего не дождешься… Потому-то и не подпускал я к себе…
Прибежал Мироныч с Ленькой.
— А где Ювеналий? — спрашивают. — Где Кави?
В самом деле — где они?
И тут только меня потрясает страшная мысль: а вдруг… их — тоже…
— Ну-ка, Федя, загаси фонарь, — говорит Мироныч, тревожно всматриваясь в темноту. В правой руке он сжимает топор.
Тихо.
Вздрогнул и окончательно утих мой Дон-Жуан. Совсем, совсем не стало его. Лежит рядом — вот он. И — нету его.
— Ах, сволочи!
— Федя, тихо, кто-то идет, — шепчет Ленька. Неужели не наши? Что же тогда… Мы тискаем в руках ножи, готовые на все. Но тут впереди слышится знакомый и такой желанный сейчас голос Ювеналия:
— Не бойтесь, ребята, это мы!
Они показались с Кави, и не одни — тащили кого-то.
— Языка прихватили, — с одышкой сказал взбудораженный Ювеналий. — Видать, мы его зацепили, а потом уж дружки, чтоб не возиться, добавили. Добить хотели. Чтоб не раскололся в плену, не выдал. Во какой… В сердце-то не попали второпях… хрипит… Не иначе — легкое пробили.
Потом Ювеналий приказал нам с Ленькой:
— Ну-ка, парни, тащите его к костру. А мы тут подежурим еще, на всякий случай… Хотя вряд ли сунутся, крепенько мы их шарахнули… Готов Дон-Жуан? Готов… Ах ты, бедняга! Хороший конь был… Ну, а вы, дамы-мадамы, чего хлюпаете носами? Помогите-ка лучше ребятам. Перевяжите-ка этого молодца, прислоните к мешку с овсом, чтобы крови меньше шло. Может, еще и очухается, не отбросит копыта… Кое-кому интересно будет потолковать с ним.
Я, как во сне, взволнованный и растерянный, взял человека за шиворот, Ленька схватил его за ноги, и поволокли мы его. Человек был очень тяжел, тело раненого обмякло, вываливалось, выскальзывало из рук. Я взял его под мышки, чтобы удобнее было, и, в запале, не сразу почувствовал под руками влагу. Едва мы доволокли его до костра…
Весь его серый китель на груди и правая штанина были черны от крови. Мы с Ленькой разрезали штанину, а Маша расстегнула китель и задрала нижнюю рубашку, всю алую.