Сумерки. Задумчивые очи
вас не ищут в обликах земных;
он шагает в комнатах пустых
в полусне глубоких средоточий,
или там, в аллеях, он затих.
Голос ваш доносится невольно
с площадей, где свет дневной угас,
и ему так горестно, так больно,
что увидеть каждый может вас.
Песня статуи
Найдется ль из любящих кто-нибудь,
кто жизнь мне готов подарить?
Согласен ли в море он утонуть
и тем мне, каменной, жизнь вернуть,
чтобы снова мне, снова жить?
Мила мне крови горячей волна,
а камень так тих.
И снится мне жизнь, потому что она,
как чаша, полна,
и снится отважный жених.
И если бы жизни той благодать
мне кто-нибудь подарил, —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
я стану опять
о камне, о камне своем тосковать,
и кровь моя будет напрасно взывать, —
она не сможет у моря отнять
того, кто меня любил.
Безумие
Все-то шепчет она: — Да я... Да я...
— Кто же ты, Мари, скажи!
— Королева твоя! Королева твоя!
Припади к ногам госпожи!
Все-то плачет она: — Я была... Я была...
— Кем ты, Мари, была?
— Побирушкой была, без угла, без тепла...
Кабы я рассказать могла!
— Как же может Мари, дитя нищеты,
Королевою гордой быть?..
— Вещи — все не те, вещи — не просты,
если милостыню просить.
— Значит, вещи дали тебе венец?
Но когда?.. Мари, объясни!
— Ночью. Ночью... Лишь ночь придет наконец —
по-иному звучат они.
Я узнала, что улица до зари
все равно что скрипки струна...
Стала музыкой, музыкой стала Мари,
и пустилась плясать она.
Люди шли, как нищие, стороной,
боязливо к домам лепясь...
Королеве одной, королеве одной
в пляс идти дозволено, в пляс!
Любящая
По тебе тоскую. Выпадаю,
как утрата, из своих же рук,
не надеясь, что я совладаю
с тем, чему нет ни конца ни краю,
будто ты и только ты вокруг.
Прежде чем-то я была, когда мне
так жилось — не клича, не крича, —
замкнутой на ключ и тише камня
под бормочущей струей ключа.
А теперь, весною, чья-то сила
медленно от года отломила,
будто бы от темного ствола,
всю меня, с минуты до минуты,
и вручила жизнь мою кому-то,
кто не спросит, чем же я была.
Невеста
Позови меня громко, о друг, позови,
вся я жажду любви, вся я жду у окна.
Здесь, в аллеях платанов, легла тишина;
вечер замер, усталый, давно, —
и темно.
Заключи меня в дом, где я мирно усну,
а не то — я сейчас встрепенусь,
только хрупкие руки мои протяну —
и в далекую ночь, в темноту, в тишину,
изольюсь...
Тишина
Милая, слышишь, я руки вздымаю —
слышишь: шуршит...
Даже и это подслушают, знаю:
в ночь одиночества кто-то не спит.
Милая, слышишь движенье страницы:
это полеты нарушенных дум...
Милая, слышишь, как никнут ресницы:
мнится, и это — волнующий шум.
Шорох неясный, и робкий, и краткий
в сдавленной дали рождает волну,
в шелк тишины закрепит отпечатки,
небо и землю ласкает в плену.
Вздох мой колышет звезду голубую,
облаком легким всклубя;
все ароматы в себя я вколдую,
ангелов лунных я в небе волную;
только одну я не чую —
тебя.