Так проходили дни Аны, нанизываясь один за другим, словно бусы, и каждая бусинка таила в себе острый шип. А по вечерам, когда возвращался Петря, она должна была смеяться и петь, чтобы он не разгадал ее думы.
III
Установилась ясная погода. Земля подсохла, и люди выехали пахать. Солнце ласкало землю теплыми золотистыми лучами. На поля, с которых убрали кукурузу, ребятишки выгоняли скот — пощипать последнюю травку.
На окне у Аны расцвела герань, и свежие розовые лепестки пробудили в ее сердце чувство, похожее на радость. Она начала напевать старую венгерскую песню, которой научилась у своей подруги. В песне говорилось о длинной деревенской улице, где на каждом окне цветет цветок и только на окошке влюбленной девушки цветок завял еще летом. Ана вздохнула от жалости к бедной влюбленной и вышла во двор накормить птицу. Ее встретило ласковое, окутанное легкой дымкой солнце и тот непередаваемый аромат осени, в котором смешались запахи волглой от долгих дождей соломы, и опавших листьев, и дыма от сжигаемого по садам бурьяна, и запах глины с навозом от свежеобмазанных завалинок.
— Цып, цып, цып… — звала Ана кур и уток. Она прыснула со смеху, увидев, как гордо кружится среди кур петух, издавая призывные клики и оделяя каждую зернышком. «Ишь какой важный, будто дьякон!» — подумала она, рассмеялась еще громче и затихла, сделавшись даже чересчур серьезной. Веселье не шло ей на ум, и если иногда и хотелось запеть, то уже через минуту она готова была заплакать.
Она вышла в сад и стала разбрасывать золу от сожженного бурьяна. Поработав от силы полчаса, она бросила лопату на землю и принялась, точно какая-нибудь глупая девчонка, трясти грушу, которая так согнулась, что казалось, вот-вот сломается. Ане стало жалко деревцо. Она оставила его и направилась во двор. Вспомнив о лопате, брошенной на гряде, вернулась за ней, отнесла лопату в чулан и поставила на место.
Чем вот так время терять, лучше бы ей сегодня с утра отправиться с Петрей в Кэрпиниш. Там яблоки перекладывают соломой и упаковывают в ящики, прежде чем отправить далеко-далеко поездом.
— Пойдем, — звал Петря. — Там ловкие руки нужны…
— Не пойду, — недолго думая отказалась она.
Чего доброго, встретишь там Тодераша или даже Иона Чикулуй. Они наверняка спросят, как дела с клубом.
— Почему? — удивился Петря.
— У меня дома хлопот хватает.
И сразу же ей стало стыдно. Какие у нее хлопоты! Птицу и поросенка можно оставить на Мариуку, а телке насыпать полную кормушку, ей хватит на целый день.
Петря ушел, терзаемый сомнениями. Ана всегда любила работу в госхозе. Там у нее была целая куча друзей, и всех она заражала своим весельем. А теперь вдруг решила остаться дома. Петря знал, что по хозяйству у нее не бог весть сколько дела. Из-за клуба осталась, решил он про себя и целый день ходил чернее тучи.
Ана, конечно, почувствовала, что Петря рассердился, но не осмелилась крикнуть ему вслед, чтобы он подождал ее. Кто его знает, еще начнет расспрашивать.
— Ана! — услышала она голос с улицы. — Ты дома?
Почтальон дядя Кондрате, маленький человечек с огромными усами, помахивал белым сложенным вдвое листком бумаги.
— Тебе письмо. Официальное, — многозначительно подчеркнул он. — Вот здесь надо расписаться. — Он подошел к ней, раскрывая на ходу разносную книгу и отыскивая пальцем адрес, хотя там было только два адреса: начальная четырехклассная школа и Ана Нуку. — Здесь! — торжествующе воскликнул он и вытащил огрызок химического карандаша, послюнил палец, провел им по тому месту, где нужно было расписаться, и повторил: — Здесь! Расписывайся. Слышишь? Расписывайся! Так, чтоб можно было разобрать. Чтоб ты завтра или послезавтра не сказала, что я тебе ничего не приносил. Письмо ведь официальное.