Викентие же, поразмыслив немного, пожал плечами и отправился домой спать.
Когда на следующий день около полудня Викентие вошел в кабинет Ирины, он застал там еще и Иона Пэнчушу и Тоадера. Никто из них не спал прошедшей ночью, все они были бледные, усталые, мрачные.
Рано утром, после того как потушили пожар, крестьяне пришли в правление, заполонили Иринин кабинет, коридор и лестницу. Так и стояли, молчаливые и печальные, будто пришли проводить усопшего. Только что они отпускали колкие шутки, ссорились, и ругались, и готовы были все передраться, теперь же молча глядели друг на друга, а при встрече пожимали руки, словно в доме покойника, и ждали.
То и дело то один, то другой выходил на улицу и, поглядев на людей, бредущих к правлению, возвращался снова.
Наконец вышла Ирина и попросила разойтись по домам. Она объявила, что завтра начнут восстанавливать овчарню, и пригласила всех прийти помочь.
В кабинете остались Ирина, Тоадер и Пэнчушу, чтобы подсчитать убытки. Из пятисот семидесяти трех овец уцелело двести шестьдесят две. Из обгоревших осталось в живых еще двадцать восемь, но неизвестно было, выживут ли они. Произнося эти цифры, Пэнчушу плакал. Тоадер и Ирина молчали.
На этом и застал их Викентие Пынтя. Он поздоровался, недовольный тем, что Ирина не одна.
— Что, Викентие? — спросил Тоадер.
— Да вот, принес заявления.
— Какие заявления?
— Посмотри. — И, улыбаясь, он выложил на стол двадцать два листка бумаги.
Тоадер прочитал первое и нахмурился. Потом стал смотреть только на подписи. Положив их все на стол, он закричал на Викентие:
— И ты? Ты? Ты тоже хочешь выйти?
— Я и еще несколько человек, — ответил он и усмехнулся. Радость так и распирала его.
— Хорошо, Викентие. — Голос Тоадера сразу же стал спокойным. — Оставь заявления, а сам иди.
— Я хочу, чтобы вы срочно решили.
Тоадер ответил не сразу. Он как-то странно посмотрел на него, потом проговорил с усталым видом:
— Хорошо, мы решим. А теперь уйди с глаз долой.
Викентие вышел, не попрощавшись.
Прочитав заявления, Ирина разрыдалась.
— Что мы будем делать?
— Посмотрим, — ответил Тоадер. — А теперь иди домой и ложись спать. Иди и ты, Ион.
Тоадер отправился не домой, а к Герасиму Молдовану, у которого пробыл часа три. Герасим выглядел несчастным, растерянным, но говорить не хотел. Он не говорил ни да, ни нет, не хотел даже объяснить, как все получилось. С большим воодушевлением он убеждал Тоадера, что ему очень жалко Флоарю. От Герасима Тоадер отправился к Аурелу Молдовану, но тот говорил теми же словами, что и его двоюродный брат.
— Ты прав, Тоадер, так оно и есть, как ты говоришь, только не можем мы оставить Флоарю на произвол судьбы, ведь она нам родня.
Давно наступила ночь. Крупные звезды часто мигали, дрожа в стеклянной прозрачности неба. Луна клонилась к закату. Снег блестел и, постепенно синея, как бы исчезал вдали. Одинокие тополя и ветлы, пригнувшиеся к земле, казалось, были нарисованы дымом, и порой даже чудилось, что они растворяются в воздухе. Вдалеке едва виднелась черная полоса дубового леса. Над долиной и лесом распростерлась тишина. Село, уставшее от всяческих треволнений, спало крепким сном.
Тоадер шел домой, размышляя о своей жизни. Он старался забыть все, что произошло на селе за последние дни, потому что у него не было больше сил думать об этом. Но не мог ничего забыть. Все это вошло в его жизнь, расплавилось в ней и теперь, в этот час, когда он чувствовал себя смертельно усталым, давило и пригибало его к земле. Он уже не беспокоился, не боялся, что люди будут поступать не так, как поступает он. Его поддерживала глубочайшая бессознательная вера, таившаяся где-то в самой глубине его существа, что теперь вряд ли найдется хоть один человек, который будет сомневаться в правоте его дела. Для этого нужно быть безумцем или злодеем. Этот огонь, в котором погибли овцы, должен выжечь все сомнения в людских сердцах. До сих пор они судили разумом, а разум может и ошибаться в таком запутанном деле, но теперь, когда должно было заговорить сердце, их сердце честных людей, вряд ли они ошибутся. Даже эти упрямые Колчериу и Молдованы должны отступить, потому что справедливость им дороже, чем родство с Флоарей.
Ну вот и эти заговорили. Больно они ударили, но не умно. Не много они думали, а если думали, то плохо. Страх, он никогда ничему хорошему не учит. Кулаки настолько перетрусили, что утратили способность по-человечески мыслить. Это утешило Тоадера: «Мы сильнее их, потому что правда на нашей стороне». И только сейчас он всем своим существом почувствовал великую силу честных людей.