— Эй, Хрикуна! Куда ты провалился, негодник? — послышался из духана голос Эремо.
Меки испугался. Обломал себе ногти, окровавил десны — а узелок не поддавался. Вспотев от волнения, он отыскал на берегу камень с острым краем, оттяпал на обеих штанинах узелки и быстро оделся. Одна штанина доставала ему теперь до колен, другая была еще короче. Рваные раздерганные края висели бахромой. Как только Меки натянул на себя штаны, в кустах раздался треск веток — казалось, что там резвились медвежата.
— Пионер! — крикнул Хажомия. — Хрикуна-пионер!..
— Хрикуна — пионер! Хрикуна — пионер! — затараторили пастушата, высыпав из кустов на берег.
«Вот беда! — затравленно оглянулся Меки. — Сейчас сюда все село сбежится…»
Как ни стыдился он своего вида, делать нечего — нужно было бежать, иначе хозяин совсем рассвирепеет. И Меки побежал, преследуемый толпой мальчишек. Сначала он кинулся к духану. Но то ли из страха перед Эремо, то ли боясь показаться в селе, с полдороги повернул к зарослям в долине Сатуриа. Здесь позднее и нашел его Дахундара. Принес ему другие штаны и угрюмо сказал:
— Не убивайся, брат, не принимай все так близко к сердцу, не то люди совсем сведут тебя с ума.
Самый большой камень бросила в Меки Талико — Талико, которую он втайне боготворил.
Однажды парни и девушки играли в мяч на полянке в липняке. Меки сидел под навесом и одним глазом поглядывал на двери духана: как бы Эремо не увидел, что он болтается без дела.
— Хрикуна! Живо! — кричала Талико каждый раз, когда мяч отлетал куда-нибудь далеко. Меки мигом срывался с места. Разыскав мяч, Меки никогда не бросал его на площадку кому-нибудь из игроков, а приносил только Талико, да еще с такой счастливой улыбкой, словно дарил ей весь земной шар.
Игра кончилась. Разгоряченная Талико беспокойно озиралась по сторонам — ей еще хотелось двигаться, бегать, играть.
— А ну — догоняйте! — крикнула она и помчалась к реке.
Парни бросились за ней. Чесучовое платье Талико, развеваясь, прошуршало около лица Меки, и он вскочил, будто был привязан к этому платью веревочкой. «А к лицу ли мне, верзиле, скакать по полю?» — вдруг спохватился он. Но такой привлекательной, такой задорной была Талико в своем вольном полете по усеянному пестрыми цветами лугу, сквозь светлый летний вечер, что у Меки мигом выросли за спиной крылья. Он перемахнул через изгородь и пустился за Талико так быстро, словно в эти минуты решалась судьба всей его жизни. Хажомия задохнулся от хохота:
— Помогите! Сил моих больше нет! Ой, люди добрые, поглядите, как несется этот дылда! У него не ноги, а жерди! — хохотал он, хватаясь за бока и в то же время злясь: от смеха ему было трудно бежать. Меки поравнялся с Чоликой, который опередил всех остальных, и еще прибавил ходу. Талико оглянулась — посмотреть, кто ее догоняет, остановилась и сразу нахмурила брови: к ней с сияющим лицом мчался Хрикуна. Дочка Барнабы Саганелидзе подпустила его поближе и зло усмехнулась:
— Чего лезешь, куда не просят? Нашел себе ровню, Хрикуна несчастный! — и побежала дальше по колени в цветах.
Опустив голову, Меки побрел назад к духану. Лицо его горело от стыда и от обиды. Сколько раз он видел в мечтах, что Талико идет по висячему мосту и под ней обламывается перекладина, а он, Меки, оказывается тут как тут! Сколько раз мечтал он, чтобы в доме Саганелидзе вспыхнул среди ночи пожар, а он, Меки, случайно оказался бы поблизости! Как он хотел, чтобы Талико, собирая каштаны в Лехемурском лесу, встретила волка, а он, Меки, подоспел бы к ней на помощь. Ему уже минуло шестнадцать, а эти детские мечты все не покидали его. Может быть, он и родился с ними, как рождаются с родимым пятном? Меки видел, что между ним, батраком, и дочкой Барнабы Саганелидзе — неодолимая стена. Он ощущал эту преграду и раньше, но тогда они оба были детьми — и стена не казалась такой высокой и несокрушимой. С тех пор многое переменилось. Талико больше не качалась на качелях и позабыла салки и кошки-мышки — она выросла, расцвела, играла теперь в салочки глазами да и то лишь с парнями из самых зажиточных семей. Меки частенько проходил мимо дома Саганелидзе, и всякий раз радостное и в то же время горькое чувство заставляло трепетно и часто колотиться его замирающее сердце. Ему казалось, что вот сейчас, в этот миг, широко распахнется калитка, из сада выпорхнет Талико и упадет в его объятия. Но из калитки с лаем выкатывалась ему под ноги только злая, черная, как уголь, собака Барнабы…