— Послушай, я же добра тебе хочу…
— Отстань, говорю!
— Постой, дай хоть слово сказать! — взмолился Меки, схватив ее за локоть.
— Уберите этого дурака! — закричала дочка Барнабы Саганелидзе. — Чего он пристал!
— Что ты привязался к девушке, скотина! — заорал Хажомия.
Сбежались парни. Меки затолкали, задергали, дали несколько оплеух и наконец спустили с лестницы взашей. Не прошло и получаса, как народ в саду уже шептался и пересмеивался:
— Слыхали? Работник духанщика пристал к дочке Барнабы Саганелидзе. Еле вырвали бедняжку у него из рук.
Спектакль кончился далеко за полночь. Барнаба Саганелидзе встретил дочь в воротах своего дома:
— Что случилось, девочка? Чего этот олух к тебе привязался?
— Не знаю, — всхлипнула Талико.
Она так и не могла понять, чему больше огорчаться — приставаниям Меки или поцелую, который насильно влепил ей Хажомия. Все догадались, что он поцеловал ее по-настоящему. А проказники-мальчишки на весь сад дружно изобразили звук поцелуя.
— А почему же ты плачешь?
— Испугалась. Вызвал во двор, как будто хотел что-то сказать… Еле оторвали от меня.
— Так вот какие штучки выделывает этот Хрикуна! Ладно, я ему покажу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Посрамленный при всем народе, Меки не остался на спектакль и убежал домой. Но здесь, в одиночестве, ему стало до того тошно, что, помыв кое-как посуду и подметя духан, он пошел ночевать к Дахундаре.
Друга его дома не было. Меки прилег на жесткую тахту, закрыл глаза и, слушая доносящиеся издалека звуки зурны и бубна, задремал. Он не понял, что разбудило его — жуткий, тяжелый сон или вой шакалов. От пережитого во сне страха он дрожал всем телом. Ему приснилось, что какие-то люди в бурках гнались за ним, чтобы убить. Он кричал: «Помогите!», силился позвать Дахундару, но не мог произнести ни слова. Он и сейчас еще чувствовал боль в челюстях от этого беззвучного крика.
На кладбище голосили шакалы. Один из них скулил и визжал, словно разревевшийся упрямый ребенок. Вдруг шакалы разом стихли, и Меки услышал громкий голос своего друга — Дахундара возвращался домой и напевал:
После спектакля Дахундара одну за другой выпил три бутылки вина и, шатаясь, поплелся к себе. Но на кладбище среди кустов и бурьяна потерял тропинку и полез напролом, то натыкаясь на крест, то спотыкаясь о могильную плиту. Он падал, кое-как поднимался, ощупывал надгробный камень, и, если плита казалась ему знакомой, Дахундара молча и почтительно обходил ее, а если же он не угадывал, чья это могила, то, смачно выругавшись, перешагивал через нее…
Увидев у себя в хибаре Меки, Дахундара обрадовался:
— Привет, дорогой! Давно ждешь? А я немного выпил… Кувшин опорожнил — и карман опорожнил… Кругом облегчение.
Он поставил перед тахтой маленький треногий столик, достал с полки горшок с фасолью и, накрошив туда кукурузной лепешки, помешал ложкой:
— Сначала вино, потом ужин… Вот она, брат, бедняцкая доля! Закуси со мной.
Меки отстранил протянутую ему ложку.
— Не хочу.
— А у меня после вина аппетит волчий! Целого кабана сейчас бы съел.
Он торопливо доел похлебку, поднялся:
— Спать будешь?
— Нет.
— Молодец! — похвалил Дахундара. — Раз спать не хочешь, пойдем, помоги мне докончить хоромы для бедного Симона.
Он взял из угла лопату и заступ и первым вышел из своей лачуги.
Из-за темных облаков выглянула полная луна, церковный двор залило белым молочным светом, узорной серебряной насечкой засверкала мокрая от ночной росы трава. Посветлевшей листвой тихо зашелестели высокие ясени. На реке лязгнула паромная цепь. Где-то далеко-далеко уныло играла шарманка. Потом вдруг возле ближних к церкви дворов Земоцихе заскулила, залаяла собака (поди узнай, что это на нее накатило в светлой ночной тиши!), ей ответила другая, третья — и вот уж вся лающая братия заметалась по безлюдным дворам.
— Кто там? — встревоженный этим переполохом, уже выскакивал кто-нибудь на балкон своего дома…
А вино продолжало свое дело — Дахундару поминутно разбирал беспричинный смех. Орудуя заступом, он вдруг так начинал хохотать, что невеселый, удрученный своими неудачами и бедами Меки не мог сдержать улыбки. «Только добрый человек может так смеяться… Эх, какой хорошей была бы, наверно, жизнь, если бы все люди походили на Даху!»