И пошла с того дня между ними настоящая война.
Первую головешку бросили женщины. За ними к плетню, тяжело дыша, с налитыми кровью глазами, примчались разъяренные мужчины. Соседи переругались, смешали друг друга с грязью. Георгий так распалился, что сначала изрубил топором изгородь, а потом полез в драку с Асланом. Подоспевшие люди с трудом разняли их.
— Персик мой, персик! — вопил Георгий, остервенело тряся колья изгороди. — Пять лет ты стоял у меня во дворе! Откуда же у тебя взялись крылья? Как это сумел ты перелететь через забор? Чем я тебя обидел? Почему ты убежал от меня? Спросить этого бесстыжего человека, так он скажет, что сам тебя посадил!..
— Ты разбойник! — орал в ответ Аслан. — Разбойник! Чего ты набросился на мою ограду? Н-нет! Провалиться мне на месте, но ты это попомнишь, попомнишь!
— Успокойтесь! Позвали нас, так давайте разберемся, — унимали их соседи, приглашенные рассудить спор.
«Когда я заведу собственный дом, мне тоже, наверно, придется вот так воевать», — с легкой грустью подумал Меки, стоявший около поваленной изгороди. Мысль о том, что когда-нибудь и на его долю выпадут такие передряги, что и он, видно, будет спорить и браниться с соседями, была ему почему-то приятна. И в эту минуту здесь, над изрубленным плетнем, Меки еще раз дал себе зарок развязывать свой заветный мешочек только для того, чтобы пополнить его. Зарок-то дал, но упустил при этом из виду, что за два предстоящих года ему придется сменить не одну пару каламани, купить себе на зиму хоть какую-нибудь рваную куртку. О многих других мелочах забыл тогда Меки — о таких мелочах, без которых не может обойтись ни один человек. Первые месяцы он твердо держал свое слово, но потом, когда каламани у него износились, а штаны расползлись на коленках, он вынужден был развязать мешочек. Появились и другие — мелкие, но неизбежные — расходы. То ему нужно было потратиться на цирюльника, то купить кусочек мыла. Потом понадобились карманное зеркальце, расческа, перочинный нож, пояс… Шаг шагнешь — и вынимай денежки! Меки чуть не плакал из-за каждой истраченной копейки и не знал покоя до тех пор, пока ему не удавалось восполнить убыль. Беря деньги, он всякий раз с жаром клялся Дахундаре, что уж теперь до самой покупки быков не притронется к своей копилке. Но нужда очень скоро вновь приводила его к ней. Опять он со слезами на глазах развязывал мешочек, опять клялся, что это последний раз, и опять потихоньку успокаивался. Наконец он начал обманывать себя. Первое время он точно знал, сколько денег у него в мешочке. Теперь же, принося и унося деньги, Меки больше не пересчитывал того, что оставалось в копилке — бедняга нарочно запутал свои счета, чтобы скрыть от самого себя, как тает его маленькая, с таким трудом накопленная казна. Потом он стал тешить себя надеждой, что как-нибудь сразу, в один прием пополнит свои сбережения до нужной суммы. Но откуда? Как? Он и сам этого не знал. Он просто цеплялся за такую несбыточную надежду для того, чтобы сохранять спокойствие при неизбежных тратах, которых безжалостно требовала и требовала от него жизнь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ветерок принес густой, пьянящий запах спелых груш и слив. Барнаба Саганелидзе остановил арбу у подножия холма Чиора и хмуро поглядел на фруктовые деревья, буйно разросшиеся в саду. Высокий забор из каштана зарос кустами ежевики и держидерева, образовалась плотная живая изгородь — и с дороги можно было увидеть только их верхушки. «А ведь все это было мое…» Сдвинув брови и дергая себя за длинный ус, Барнаба вспомнил иные времена.
…Когда отягченные плодами ветви начинают скрипя клониться к земле, около сада появляется кутаисский перекупщик Шалома Рижинашвили. Привязав к калитке свою тощую клячу (ребра ее можно пересчитать за версту), он хватает суковатую с комлем палку за тонкий конец — чтобы отбиваться от собак, и семенящими шажками вбегает в сад.
— Барнаба! — зовет Шалома не очень громко, чтобы собаки не услышали его голос раньше хозяина, иначе его кривым ногам — всю жизнь человек в седле — придется усердно поработать, унося от собачьих зубов своего обладателя. Услышав перекупщика, Барнаба спешит ему навстречу, но иногда собаки опережают его. Перепуганный Шалома мгновенно влезает на лошадь и до появления Барнабы, беспокойно ерзая в седле, упрашивает собак:
— Да отстаньте ж вы от меня! Ну чего вы остервенели? Я же с миром пришел к вашему хозяину!