Пока ехали в фаэтоне, Меки немного пришел в себя, но душа его этому не обрадовалась — он сразу замкнулся, перестал отвечать на вопросы Дахундары и даже не спросил, куда они в такой потоп спешат. Ему уже было все равно, куда дотащит его эта колымага и где его застанет утро, лишь бы сейчас не возвращаться в деревню. Таким он вернуться не может — потом, потом, через недельку или две, когда сердце немного смирится.
А Дахундара борется со сном, не приведи господи проехать мимо того дома. В такой ливень это не мудрено. И тогда прощай, праздник, — то, что задумал Дахундара, венец всему веселью. Меки он пока ничего не сказал, может, в доме мадам Тасико мамзели уже заняты. Так зачем напрасно разжигать парня?
— Знаешь, дорогой, как я люблю в такую погодку ездить в фаэтоне? Сидишь себе как князь под верной крышей, а сверху дождь, тук и тук, — сказал Дахундара и добавил по-русски: — М-м-м, какая музыка, прямо прелесть.
— Как хорошо, Даху, что ты все в этом мире любишь, — печально отозвался Меки.
— Ты что, глупцом меня считаешь, парень? — обиделся Дахундара. — Как это все? А я мотыгу не люблю, прикажешь с ней целоваться? Не буду, все равно не буду. И кирку не люблю. И Тарасия Хазарадзе. Тебе мало?
— Ну чего ты прицепился к Тарасию? — сказал Меки. — Чем он тебе не угодил?
Дахундара поправил на коленях кожаную полость, откашлялся и тихо сказал:
— Послушай меня, молодой человек. Сын Адама никогда не должен забывать, что он смертен, что он приходит в этот мир на один день. Да, да, не качай головой — мы все в этом мире жалкие однодневки, а уходим из него уже навсегда. Все кончается там, за кладбищенской оградой. Забудешь об этом — прощайся тогда со всеми радостями жизни, засядут в твоем сердце два страшных дьявола — жадность и зависть — и не будет тебе покоя до самой могилы. Изведешь ты себя злой мыслью, почему у тебя меньше денег, чем у ближнего твоего, почему у него домик под красной черепицей стоит, а ты на паршивую дранку не наскребешь, почему он на золотом троне сидит, а ты на хромой табуретке. И твой Тарасий Хазарадзе тоже хорош — обманывает народ. Посадите меня на трон, поет он, и будет вам полный порядок. Пой, пой, пташечка, так я тебе и поверил! В этом темном мире даже казаки Николая Второго не смогли порядок навести. Понял? Искатели трона только мешают людям жить…
Дахундара не закончил свою проповедь.
— Стой! — закричал он извозчику.
Фаэтон остановился. Дахундара откинул полость и соскочил прямо в бурлящую воду. За оградой среди мокрых деревьев смутно желтели слабо освещенные окна.
— Приехали, Меки, давай сходи, — сказал он и положил на ладонь извозчика обещанный рубль.
Извозчик отъехал, а они перепрыгнули через канаву и укрылись под железным козырьком калитки.
— Куда ты меня привез, Даху? Духаном здесь не пахнет и шарманки не слышно, — сказал Меки.
— А это уже все было, мой хороший, — почему-то шепотом сказал Дахундара. — Разве мы в чем-нибудь отказали душе своей? Вчера багдадское пили, сегодня утром чистейшей чачей опохмелялись, а соменка какого нам подали, с какой подливкой! А шарманку ты какую крутил — настоящая «Нечада» из самой Одессы! А фаэтон с колокольчиками — это тебе не пролетка кривого Мито. Может, ты скажешь, чего еще не было?
Меки мотнул головой:
— Спасибо, Даху. Все было. Все как у людей.
— А вот не все, — хихикнул Дахундара. — Не довертели мы до конца колесо. Кутеж без девочек — разве это кутеж! Ну что мы потом вспоминать будем? Только соменка с уксусом. Нет, брат. Раз уж сошел с ума, не лезь сам в смирительную рубаху. Видишь окна?
— Вижу.
— В этом доме такие девочки живут, на них что верхнее, что исподнее — все из шелка и парчи. Ну, что скажешь? Деньги ведь твои?
Меки промолчал, но не потому, что деньги тратились из его кармана, — его само слово «девочки» на месте пришибло. Он еще не бывал в постели у женщины, но какие они, эти хонские девочки, уже хорошо знал. Цирюльник Самуил только о них и говорил, возвращаясь по понедельникам из города. Соберет вокруг себя неженатых парней и такое накрутит, что они потом несколько дней как дурные ходят. И так он с этими девками целовался, и этак. На подробности цирюльник не скупился — все рассказывал старый похабник, и что было и чего не было. Смотреть на него противно — глазки масленые, а верхняя губа все подергивается, будто на ней муха сидит.
А сейчас Меки сам оказался у этого загадочного дома. И все-таки спасибо Даху, угадал, — признался самому себе Меки, и в его разгоряченной винными парами голове как стая ослепительных молний пронеслись пугающие, мучительные и все же влекущие к себе соблазнительно-чарующие видения. В залитую светом комнату — большие невиданные лампы горят по всем углам — врываются белотелые, пышноволосые женщины. На них, как и на Еве, ничего — даже ладонями срам свой не прикрыли. Как льнут они к нему, отталкивая друг друга, какие бесстыжие слова нашептывают на ухо. А какую выбрать?