В комнату вошла женщина. Не поздоровавшись, даже не посмотрев на него хорошенько, женщина прошла мимо привставшего гостя, словно это не живой человек потянулся к ней навстречу, — так проходят мимо пустого стула, мимо всех привычных и наскучивших вещей.
Женщина выглядела крайне усталой: усталые глаза, усталые, безжизненно свисающие руки, усталая нерадостная походка и даже халат на ней казался усталым и старым — на живом женском теле такой красивый ситец играл бы всеми красками весны и молодости, а на ней он — как на деревянной вешалке.
Хоть и малоопытен был Меки, но сердцем понял: не той усталостью устала женщина, которая валит с ног жницу в поле или судомойку в духане.
Когда она вошла, ее наскоро повязанная вокруг головы коса распустилась и упала на спину. Зная, что Дахундара знатного гостя не приведет, женщина не подновляла румян на лице, а остатки прежних уже не прикрывали ее дряблую в оспинных рябинках кожу. Подойдя к постели, она выбрала подушку, устало взбила ее и положила у высокой спинки кровати. Затем она скинула сандалии и так бессильно свалилась на постель, что со стороны можно было подумать: никогда ей уже не подняться с этой кровати.
Кто-кто, а Меки повидал на своем веку уставших людей, но такой мертвой усталости он еще не видел. Все, что женщина делала, укладываясь в постель, она с радостью бы не делала, но на одном крыле куда улетишь.
Меки ждал от этой женщины чуда, еще неслыханных слов, еще не испытанных радостей. Большого светлого праздника ждал он от первой своей женщины. Будто Она и Он еще только-только сотворены богом и еще не успели познать друг друга. Вот она, его первая Ева, вот он, ее первый Адам. И первый грех должен свершиться здесь, в этой бедной комнате. А эта усталая женщина даже не посмотрела на него, ничем — ни словом, ни взглядом, ни движением — не обнаружила она, что видит Меки и что кроме нее самой есть в комнате другой человек.
Женщина неподвижно лежала на кровати, прикрыв глаза рукой.
Меки вдруг перестал слышать удары своего сердца. Он вздохнул с облегчением: успокоилось наконец.
— Сапоги сними, парень, постель мне испачкаешь, — сонно пробормотала женщина. Меки подождал, но больше она ничего не сказала.
Она лежала совсем тихо, не снимая руки с лица.
Меки потерянно смотрел на нее.
Женщина повернулась на бок, халат распахнулся, обнажив белую красивую ногу, она пошарила рукой, но до полы не дотянулась и снова замерла.
Послышалось мерное дыхание спящего человека. И Меки подумал: дай ей волю, она будет спать так до второго пришествия, а на все другое ей наплевать и ничего ей больше не нужно.
Меки на цыпочках подошел к кровати, прикрыл обнаженную ногу женщины и, положив рядом с подушкой чистую, не смятую еще трехрублевку, вышел из комнаты. И пока он крался по коридору, слышался ему визгливый смех женщин и бесшабашная песня Дахундары.
А дождь все лил.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Когда разразилась война четырнадцатого года, муж Марты Гордадзе, не желая, идти в солдаты, по совету сельского лекаря вогнал в икру правой ноги конский волос. Ранка загноилась. Чтобы она не заживала, он приложил к ней кусок воска и явился в воинское присутствие. От войны он действительно избавился, но это стоило ему жизни — он умер от заражения крови.
Марте пришлось работать и за себя и за мужа. Непосильный труд и бедность сделали свое: молодая женщина рано увяла. В тридцать пять лет лицо у нее было все в морщинах, и она так истаяла телом, что казалась совсем старухой. Обычно Марта отдавала свою землю исполу, но бывало, что и сама с превеликими трудами и муками засевала свой клочок. В прошлом году исполком помог ей семенным зерном, комитет бедноты одолжил быков. Но найти вовремя плугаря, чтобы запахать участок, ей не удалось. Всходы запоздали, кукуруза не вызрела до осенних дождей, и початки почернели на корню. В этом году она снова решила сдать землю внаем и пришла к Барнабе Саганелидзе.
— Я ведь говорил тебе, что не нашел человека. Я и так слишком много набрал участков, не знаю, как с ними справиться, — сказал Барнаба.
— Знаю, Барнаба, знаю… Я сама нашла человека, потому и явилась. Хрикуна, работник духанщика, сбежал от него и ходит без дела. Дай ему два-три рубля, он тебе спасибо скажет, а мы так до смерти будем за тебя бога молить!
На следующий день опухший от пьянства и от бессонных ночей Меки с трепетом входил во двор к Саганелидзе. После жестокого крушения всех надежд бедолага быстро спустил в духанах накопленные с таким трудом деньги. Одежда, в которой ушел он от Эремо, была так изношена, что Меки не решался при людях садиться, боясь, как бы штаны не треснули по шву в самом неподобающем месте.