— Хорошо поступил, молодец! — не оглянувшись на него, похвалил предисполкома.
Барнаба продолжал смелее:
— А кто в селе платит такой большой налог, как я, а? Приношу я выгоду государству или нет? Объявили нам, чтобы мы дали деньги в долг государству — я сразу внес свою долю. А если вы свяжете мне руки и будете притеснять, государству выйдет только убыток. Да и я окажусь в обиде ни за что. Мы все, батоно Туча, — то есть все настоящие крестьяне, те, у кого крепкое хозяйство, — мы все стоим на стороне исполкома. Исполком должен быть нашим единственным начальником. А партийной ячейки нам не нужно. Зачем, батоно, в одном маленьком селе два хозяина?
Он вдруг остановился, перехватив воспаленный взгляд Дашниани, устремленный на его дочь. И этот представитель власти, этот грозный Туча Дашниани внезапно показался Барнабе совсем маленьким человечком. Он тотчас убрал руку, которую по-дружески положил было на плечо председателю — и лицо его потемнело. Но уже через минуту возмущение улеглось.
— Нравится тебе моя дочь? — улыбнулся он Дашниани. — У тебя власть, у меня достаток… Что, если… хе-хе-хе… соединить власть с богатством? — усмехнулся он и снова похлопал предисполкома по плечу.
— Хороша девушка, хороша! — закивал Дашниани разгоряченной винными парами головой. — Не будь я партийным, завтра же пошел бы к тебе в зятья.
«Не будь я партийным! — хмыкнул про себя Барнаба. — Да не будь ты партийным, я бы тебя, бездельника, и в работники не взял!»
Он грозно сверкнул глазами на Талико, сделал ей знак, чтобы она поправила платье, и повернулся к молодежи:
— Ну-ка, друзья, спойте «Плох наш тамада!» — у меня горло уже травой заросло.
Пир продолжался. Хозяйка положила на колени Талико гитару.
— Да какая я певица! — зажеманилась Талико. Но гитару взяла.
— Просим! Просим!
— Ей-богу, я все песни позабыла…
— Нельзя отказывать. Просим!
— Не знаю, будет ли вам интересно слушать, — красивые пальцы Талико пробежали по струнам: — И гитара совсем расстроена.
— Не важно! Просим! Просим!
Талико села поудобнее, и всем сразу стало ясно, что эта девушка и гитара — родные сестры.
— Ой, мне почему-то стыдно! — опять зажеманилась Талико. — Ну что вы все на меня смотрите? Так я и начать не сумею.
— Ну-ка, повернитесь все сюда! Не глядите на Талико! — приказал тамада и провозгласил новый тост.
Гости снова зашумели. И среди этого шума раздался звон гитары:
пела Талико тихим, грустным голосом.
Ее песня, полная смятения и смутного ожидания, рождала несбыточные мечты в сердце Меки, и он, как в хмельном тумане, бродил по двору. Талико кончила петь, а гости сидели, не двигаясь, затаив дыхание прислушиваясь к тишине, еще полной звуков ее голоса. Потом грянули дружные, шумные аплодисменты.
— Хороша девка! — едва ворочая языком, сказал Туча Дашниани. Он вдруг начал икать и так подскакивал на стуле, будто его поминутно кололи иголками.
Гости стали просить Талико спеть еще раз.
— Нет, теперь будем петь все вместе! — сказала она и начала с задором:
Талико была в ударе, пела — лучше не споешь и обворожила всех гостей. Захмелевший до одури Дашниани дал волю рукам. Сначала он пересел поближе к Талико — дескать, будет ей подпевать, вторить. А потом — пошло! То будто невзначай положит ей руку на колено, то волосы погладит — пьяный всегда думает, что на него никто не обращает внимания. Да не так-то оно было — все замечали все. А Хажомию просто-напросто затрясло, когда он увидел, что выделывают наглые ручищи Тучи.
Хажомия отвел хозяйского сына в сторону:
— Слушай, скажи этому скоту, пусть укоротит свои лапы — иначе я его расколю, как спелую тыкву!