— Умоляю тебя, Хажо, не затевай скандала, не порть отцу дела! Ты же понимаешь: он задумал наладить хорошие отношения с исполкомом…
— А я сделаю так, что этот безмозглый Туча наладит отношения со смертью! Не будь я мужчиной, если… Да такого человека в дом пускать нельзя!
— Погоди! Не горячись! Он же — председатель! Что ж тут поделаешь! Как брата тебя прошу: стерпи, не замечай…
— Скажи Талико, пусть пересядет. Подальше от этого…
— Скажу. Сейчас скажу…
Но Талико сама вовремя увидела, что Туча слишком уж разошелся — положив гитару, она встала и пошла навстречу хозяйке, которая внесла полное блюдо хачапури. Жена духанщика не слышала, о чем шептались парни, но, взглянув в налитые кровью глаза Хажомии, она сразу поняла, что, не отойди Талико от Тучи, ссоры бы не миновать…
Меки стоял во дворе около окна, прислонившись к косяку, и видел все. Но странно: его не обидели, не задели наглые выходки Тучи Дашниани, который у всех на глазах нахально обхаживал Талико. Наоборот — ему было даже приятно: е г о Талико нравится всем. И вот поглядите, какой б о л ь ш о й ч е л о в е к, самый главный начальник в Земоцихе — и тот не устоял перед ее красотой.
Меки снова служил у духанщика. Барнаба Саганелидзе завел себе такое правило: осенью, сразу после сбора винограда, он выгонял батраков на все четыре стороны. Весной, нанимая работника, Барнаба сулил ему: «Будешь стараться — с осени накину рубль-другой», — и тот надрывался над хозяйской землей, чтобы заслужить обещанную прибавку. Но вот кончались тяжелые летние работы — и Барнаба, забыв о своих посулах, приказывал батраку собирать пожитки. Не такой сердобольный человек Барнаба, чтобы всю зиму содержать без дела дюжего молодца да еще платить ему жалованье! Поэтому, как только в квеври перебродил виноградный сок, он рассчитался с Меки и выставил его за ворота.
— Что же с тобой теперь будет? — сокрушался Дахундара и бегал по всему селу, чтобы найти Меки какую-нибудь работу. — С голоду не подохнешь, так от холода протянешь ноги. Эх, брат, видно придется тебе снова проситься к треклятому Эремо. Только возьмись ты за ум, веди себя смирно!
— Всю жизнь смирно! Когда же я буду жить, как все люди?
Меки до смерти не хотелось возвращаться в опостылевший духан. Но на пороге зимы никакой другой работы на селе нельзя было найти.
— Прости ему в последний раз, Эремо! — уговаривал Дахундара духанщика, стоявшего враскорячку посреди дверей. — Сирота ведь парень, кроме тебя, некому о нем позаботиться!
— Некому! А как он посмел так разговаривать со мной, голоштанник паршивый, нищенское отродье! Духан грозился в щепки разнести, дом спалить!..
— Это он от вина тогда разум потерял, батоно!
— А ты чего в рот воды набрал, полоумный Хрикуна? — набросился Эремо на Меки.
— Простите, — тихо сказал тот, не поднимая глаз.
— Теперь — простите? По-другому заговорил? Будешь орать на все село, что ты не приемный сын Эремо?
— Не буду, батоно…
— Пожалей ты его, Эремо! — продолжал упрашивать Дахундара. — А если посмеет еще нагрубить, делай со мной что хочешь — хоть голову отсеки.
Эремо расхохотался:
— Кому нужна твоя дурная голова, пьянчужка!
С того вечера у Эремо Пиртахия снова появился смирный, послушный и молчаливый слуга.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Было уже за полночь, когда Талико и ее подруги собрались домой. Молодые люди пошли их провожать. Оставшихся гостей хозяева по обычаю пригласили к новому столу. Барнаба продолжал подпаивать Дашниани.
— Еще один стаканчик, батоно Туча! Вечная память нашим покойникам!
Председатель исполкома по-прежнему икал, подпрыгивая на стуле, и был до того пьян, что не узнал бы сейчас и родного отца, воскресни он в эту минуту.
«А, чтоб тебя! Вот одолело человека вино!» — досадливо поморщился Барнаба. А вслух сказал:
— Осрамились мы с вами, батоно Туча! Перепили нас сосунки-мальчишки!..
Барнаба еще раз выпил за «наших покойников», потом осушил прощальную чашу и помог Дашниани подняться со стула.
— Эй, Хрикуна! Посвети гостям, а то как бы они не свалились в речку! — крикнул Эремо.
Ночь была лунная. На пыльной дороге четко виднелись двойные следы бычьих подков. А берег реки у висячего моста был окутан таким мраком, что казалось, будто на это место накинули огромную черную бурку. Здесь, в старом густом ольшанике, и днем было всегда сумрачно и жутковато, а ночью без фонаря нельзя было и шагу шагнуть.
Меки засветил коптилку, прикрыл пламя от ветерка ладонью и пошел вперед, показывая гостям дорогу. Барнаба, кряхтя, чуть ли не на себе волок пьяного вдрызг Дашниани.