Мать Хажомии поняла: развалится ее новая семья, если сейчас же не увезти мальчика подальше от отчима, и повезла его к свекру в Земоцихе: «Пусть мальчик побудет у вас, батоно, пусть поживет немного, наберется ума-разума. А потом я его обратно заберу». Но было поздно: дедушка уже не справлялся с избалованным, обозленным и ожесточившимся внуком. Мальчик совсем отбился от рук. Ему не было и двенадцати, когда он стал курить и до того наловчился стрелять из своей рогатки, что однажды вечером с улицы через открытое окно разбил лампу в доме Эремо Пиртахия. А по ночам Хажомия воровал из расставленных в заводи сетей рыбу. Аслан Маргвелазде как-то поймал его за этим делом и задал хорошую трепку. Но и она не пошла впрок: вечером дойная коза Аслана приковыляла домой с переломанной ногой…
Хажомия насмешливо поглядел на парней из Заречья, презрительно сощурил глаза:
— Эй, богатыри! Сколько ваших хваленых борцов я уже пришлепнул к земле, как лаваши к тонэ? Пять? Может, кто еще хочет? Буду бороться одной правой.
Зареченцы зашевелились, начали перешептываться, подстрекать друг друга. Но каждый, кого товарищи выталкивали в круг, упирался и, пятясь, втискивался обратно в толпу зрителей. Хажомия переменил разодранную чоху, подбоченился и крикнул теперь так, чтобы слышали все:
— Матерью клянусь — левая рука у меня за поясом будет. Вот так.
Хорошенькая, задорная Талико — дочь деревенского богатея Барнабы Саганелидзе — сначала держала сторону Хажомии и радовалась каждой его победе, несмотря даже на то, что позавчера в клубе он набрался нахальства и при всем честном народе вогнал ее в краску. «Это мое место, — на весь зал сказал Хажомия, пробравшись туда, где она сидела. — Вот мой билет!» Его билет! Как будто нет другого свободного места! Так нет же, именно Талико захотелось ему задеть за живое! Да еще на людях! Побледнев и прикусив губу, Талико вышла из клуба.
Но непросто все-таки устроено девичье сердце! Этот дерзкий и нагловатый парень больше других в Земоцихе нравился Талико. Ее раздражала, иногда попросту выводила из себя петушиная задиристость Хажомии, его упрямство, несговорчивый, резкий характер. Он единственный не подчинялся ее прихотям и капризам, частенько и очень болезненно задевал ее самолюбие. И все равно — он ей нравился. Как раз за эту свою дерзость и смелость, за то, что он такой дикий, неприрученный. И она тайно, иногда пугаясь самой себя, тянулась к нему. Сегодня Талико тоже желала ему победы в каждой схватке. Но когда этот заносчивый и самоуверенный дикарь свалил ее гостя — приехавшего из Кутаиси двоюродного брата, — она обиделась. Хажомия обещал ей закончить поединок миром: мы только проведем несколько приемов, потешим народ и полюбовно разойдемся — побежденного не будет. Но родственник Талико оказался парнем крепким и упрямым. Он ни в чем не уступал Хажомии, на подсечку отвечал подсечкой — и в начале схватки они основательно потрепали друг друга. Неподатливость кутаисского парня, его умение постоять за себя пришлись Хажомии не по нраву. Разгоряченный борьбой, он махнул рукой на данное Талико слово, поднатужился, изловчился, сумел-таки поднять своего соперника и намертво припечатал его к земле. Теперь обиженная Талико жаждала только одного — чтобы нашелся человек, который сейчас, вот здесь, на глазах у всей деревни, положил бы этого зазнайку на обе лопатки, показал ему плывущие высоко в небе белые облака.
— Что — испугались, несчастные трусишки? — повернулась она к парням, сидевшим в тени на толстых дубовых бревнах.
— А у меня бока не чешутся, — ухмыльнулся Бачуа. — Вот с тобой, если хочешь, могу побороться…
— Тюха! — презрительно взглянула на него Талико. — Тебе только с девчонками и бороться!
Из-за деревьев вдруг вышел Меки, виновато и застенчиво посмотрел на Талико, улыбнулся — покорно и печально, будто прося простить его. Та от удивления и неожиданности вытаращила глаза. По-прежнему мягко улыбаясь, Меки направился прямо на середину лужайки, к толпе, окружившей борцов и барабанщика, — там слышались громкие веселые голоса и приглушенная дробь барабана. Рослый, не по годам широкий в плечах, Меки шел, грузно ступая на примятую пыльную траву, чуть раскачиваясь, будто нес тяжелую ношу — так ходят люди, детство которых прошло в постоянном непосильном труде.