Сегодня заспались старики. Ночник все еще горел рядом с часами под стеклянным колпаком.
Открыли они глаза, лишь когда пробило уже половину двенадцатого, удивляясь тишине. Прислушались, но в соседней комнате — ни шороха, ни звука. И сердце защемила вчерашняя тоска. Опять нахлынуло пережитое накануне.
Но не меньше стало мучить другое: заурчало в желудке, который громогласно заявил о своих правах, заглушая прочие печали. Сон еще ухитрялся его обманывать лакомыми приманками, сладкими своими иллюзиями. Но, одеваясь, оба поняли, что он пуст, и схватились за животы.
— Ужасно есть хочется, — пожаловался отец.
— Мне тоже, — откликнулась мать.
И оба улыбнулись слабости человеческой.
Да и не мудрено было проголодаться. Поужинать вчера позабыли, да и обедали наспех, впопыхах. А наскоро проглоченным куском сыт не будешь.
— Вскипяти-ка чайник.
— Сейчас.
Мать вышла на кухню приготовить чай.
Служанки они шестой год как не держали. После Эржи, дочки комитетского гайдука, которая с двадцати лет работала у них и еще Жаворонка нянчила, нанимали нескольких, но ни одна не продержалась дольше двух-трех недель. Жаворонок слишком строг был с ними и требователен, все держал под замком, особенно сахар, они и сбегали раньше срока. Не хотелось брать в дом нового человека, тем более что приходилось экономить, считать каждый крейцер, а эти теперешние девушки не только сплетничают, но и воруют. Да и нужда в них скоро отпала. Жаворонок с матерью сами управлялись со всем — и гораздо лучше. Убирались с настоящим азартом, а стряпать так прямо пристрастились. Только и делали, что варили да жарили.
Старики попили чаю. Но, прополоскав пустые желудки, только раздразнили аппетит и сразу же стали подумывать об обеде.
Еще с Жаворонком они условились, что дома в эти несколько дней — всего ведь неделя — готовить не будут. Дочь, которая вела хозяйство, посоветовала им обедать в «Короле» — самом большом шарсегском ресторане, где кормят все-таки поприличней.
О ресторанах все трое были самого невысокого мнения, и, хотя почти в них не бывали, часами с брезгливо-соболезнующей миной могли распространяться, какие помои, какое несъедобное, жилистое мясо и слипшееся в лепешку сладкое подают там этим беднягам холостякам, одиноким молодым людям, которые позабыли, что такое хороший домашний стол. А как омерзительно нечистоплотны тамошние повара! «О, эти ресторанные супы, это ресторанное жаркое, это сладкое, брр», — твердили они, в том числе Гезе Цифре.
И теперь стоило немалых усилий подавить отвращение, которое они сами же вызвали у себя. По дороге оба старались подбодрить друг друга, но невольно поморщились и прищурились, входя в огромный, под стеклянной матовой крышей и даже днем освещенный четырьмя дуговыми лампами, чистый и приветливый зал ресторана «Король венгерский».
Вдвоем сели они за свободный стол.
Перед ними была сверкающая белизной свежевыстиранная скатерть. Посередине стояли букет цветов, солонка с нетронутыми горками соли и красного перца, перечница с черным перцем, горчица в баночке, уксус, растительное масло. С краю в прозрачной вазе на серебряной ножке красовались персики и яблоки, а в плетеных корзиночках — поджаристые румяные пышки, соленые рогалики и булочки с маком. В эту минуту в зал как раз вступили два мальчика-кондитера в белых колпаках с длинным подносом, на котором яичным тестом солнечно желтело невероятное множество пухлых кремовых пирожных с коричневатой коркой, густо обсыпанной сахарной пудрой. Но Акош только полупрезрительно покосился на них и, взяв со стола меню, подал жене.
— Закажи что-нибудь. Я и смотреть не стану.
— А чего бы тебе хотелось?
— Все равно. Абсолютно безразлично. Что угодно.
И он оглядел зал. Нельзя сказать, что неуютно, во всяком случае не настолько, как можно было ожидать.
Столы уже почти все заняты. Никто их тут не знал, и они никого. Вайкаи жили так уединенно, что свободно могли сойти здесь за приезжих. У них у самих было такое чувство, будто они попали в другой город.
Впрочем, вон знакомый, напротив: Вейс и Товарищ. Сидел он один, да и везде появлялся без «Товарища», которого лишь немногие видели в глаза. Тем не менее галантерейщика все в Шарсеге величали не иначе, как «Вейс и Товарищ».
Вейс и Товарищ поднял на Акоша стеклышки пенсне, слегка затуманенные паром, который подымался из стоявшей перед ним серебряной миски, и поздоровался — бегло, кивком, всецело поглощенный своим обедом. На фарфоровую тарелку с монограммой «К. В.» ложку за ложкой накладывал он гуляш и, перемешивая с кружочками картофеля, быстро, со вкусом поедал. А подливку — дивную, жирную подливку — подбирал кусочками булки, насаживая их на вилку.