Уже собравшись идти, он попросил что-нибудь, оставшееся от сына; переезжая, он ничего с собой не захватил.
— Достаточно одной фотографии, — сказал он.
Вилма достала коробку, полную фотоснимков. Иштванка был тут и в грудном возрасте, с округлыми, словно ниточкой перевязанными ручками, в белых вязаных башмачках; и на санках, в теплом пальтишке, с мишкой и куклой; на мгновение они словно вновь вернулись в те печальные дни. Пришел Дюла и встал у дверей, не решаясь тревожить их горе, принадлежавшее только им двоим.
— Мне бы хотелось ту, — сказал Иштван, — где он в матросском костюмчике, без шапки, так что лобик его виден, такой красивый, выпуклый.
— Вот эту?
— Да, — он взял фотографию. — Какой он милый. Бедняжка.
— Бедняжка, — вздохнув, повторила Вилма. — Тут уже видно, что ему недолго осталось жить.
— Я бы этого не сказал.
— Шейка тоненькая какая, — Вилма пальцем погладила изображение сына.
— Нет, — сказал Иштван. — Здесь он сильный, здоровый ребенок. Смотрите, какие плечи, какой лоб.
— Зачем вы так говорите? Вы же знаете, он постоянно болел.
— Два раза всего. В годовалом возрасте… и тогда… В последний раз. — Иштван поднял брови.
— Все равно его уже нельзя было спасти, — сказала Вилма.
— Нельзя было, — повторил Иштван неестественным тоном, как актеры на сцене. — В самом деле нельзя было спасти.
Спустя два дня, в послеполуденный час, когда Иштван с открытыми глазами лежал на диване, в дверь постучали.
Это была Вилма.
— Простите, что я беспокою вас.
— Ах…
— Мне очень нужно было прийти к вам. Тот счет… и прочее… С тех пор, как вы были у нас, я себе покоя не пахожу…
— Не понимаю.
— Полно, не притворяйтесь. Вы начали прежнюю игру и счастливы, что можете меня мучить. Прошу вас, оставьте это.
— Если я вас обидел, простите.
— Думаете, я не поняла, что вы хотели тогда сказать? Что ребенок был здоров и мог бы еще жить. И что это я во всем виновата.
— Ничего подобного у меня и в мыслях не было.
— Тогда к чему вы все это говорили? Четырех лет вам мало? Вы хотите еще? Очень, очень жестокая шутка, — говорила она, дрожа от ненависти.
— Я дал слово, что больше…
— Я не об этом, — сухо прервала его Вилма. — Я хочу лишь, чтобы вы честно сказали все, что думаете. Ведь я тоже много терзала себя.
— Что ж, если хотите…
— Разве мы не все сделали, что могли? — задыхаясь от волнения, перебила его Вилма. — Разве мы не ухаживали за ним, не бежали за доктором, разве мало пролили слез?..
— Конечно… — вставил Иштван.
— Тогда ночью я же сразу вас разбудила. Я просила вас, умоляла помочь. А вы сидели себе на диване, — господи, я это будто сейчас вижу — и зевали, в ночной рубашке, а у меня так колотилось сердце, я уже тогда подозревала плохое. Но вы сказали: подождем до утра.
— Кто мог тогда знать! — сказал Иштван, махнув в отчаянии рукой.
— Я на другой же день приняла меры, — ответила Вилма.
Иштван смотрел на нее, широко раскрыв глаза и подняв брови, как два дня назад.
— Что вы смотрите так? — сердито вскричала Вилма.
— Удивляюсь, что вы так хорошо все запомнили. Это, я бы даже сказал, забавно. Но, надеюсь, вы помните и о том, что пригласили Гашпарека?
— А кого же я могла еще пригласить?
— Но Гашпарек не был нашим домашним доктором.
— Наш домашний врач жил бог знает где, на другом краю света, и это вы так мудро придумали. А я компрессы бедняжке делала, он все время стонал. Я себе места не находила. Вот и послала к нему… по соседству.
— Вы знали, что это за человек?
— Конечно, у него табличка висит на двери, как у любого врача.
— Но ведь я вам давно уж рассказывал, что про него говорят. И на ваших глазах писал ему, что мы от его услуг отказываемся; это было, когда мы поняли, что он лечил Иштванку от насморка, а у него была корь. Иштванке был тогда годик. Помните, как мы тогда Гашпарека называли? Коновалом. И хохотали над ним.
— Но почему вы меня обвиняете? — защищалась она. — Я сказала вам, что пригласила Гашпарека, и вы согласились со мной.
— Нет, я был удивлен, что вы к нему обратились.
— Но ведь не возразили, не позвали другого врача. Смешно, — Вилма в самом деле попыталась рассмеяться, — нет, это просто смешно. Только у вас в голове могло такое родиться. Стало быть, получается… вы, по крайней мере, так считаете… что кто-то в этом заинтересован был… Но, господи, кто? Ведь я сразу, охотно его согласилась взять, в тот вечер, когда зашла речь о разводе; мы бы взяли его к себе, и он… никому бы не помешал… У нас ли… или у вас… Но зачем я вам всерьез объясняю?.. Ведь это просто безумие.