— Что ж, оставим, — сказал Иштван.
Они замолчали, словно вдруг онемев. Лишь сидели, не шевелясь, глядя друг на друга.
По комнате летал грузный шмель, его басовитое монотонное гудение еще подчеркивало тишину. Потом они говорили уже о второстепенных вещах.
Вилма вышла из номера с пылающими щеками и блуждающим взглядом — словно после жаркого свидания. Волосы свисали ей на глаза, шляпка съехала набок. По дороге домой она задыхалась, глотая горечь, и едва не теряла сознание, ее тошнило от отвращения к себе и к миру. Она рада была бы исторгнуть из себя боль, будто обильный обед, приготовленный из негодных продуктов.
Она дала себе слово, что никогда больше не придет к бывшему мужу. Какой смысл в таких разговорах, они только бередят застарелые раны.
Но однажды, когда она шла по улице, рядом с ней, неизвестно откуда взявшись, вдруг оказался Иштван. Он даже не поздоровался с ней — заговорил, словно продолжая начатый спор.
— Сегодня я с ним расплатился, — тихо сказал он ей на ухо.
— С кем?
— С Гашпареком.
Вилма вздрогнула, словно ужаленная. Не будь вокруг столько народу, она бы наверняка закричала.
— Да, — сказал Иштван, — он прислал счет. У него все же хватило такта не сделать этого сразу.
— Замолчите, ради всего святого.
— Я должен был сообщить вам об этом. Ведь так мы условились, вас это тоже касается. Счет на пятьсот шестьдесят крон.
Вилма отвернула лицо, но он, еще ближе нагнувшись к ней, заговорил:
— Вы считаете, это много? Нет, столько ему полагается. Если мы не оплатим счет, он добьется своего через суд. В конце концов, он ведь трудился, в буквальном смысле этого слова… сколько раз приходил к больному. Труд врача нужно оплачивать так же, как труд слесаря или другого ремесленника. Я дал ему шестьсот крон и получил сорок сдачи.
Он раздраженно потыкал тростью асфальт и продолжал:
— Чувствует себя господин Гашпарек великолепно. Красный, толстый, довольный; живот вдвое больше, чем раньше. И на цепочке болтается все тот же футляр для карандаша. Помните?
Иштван заговорил торопливо и сбивчиво:
— Как подумаю, что он как ни в чем не бывало продолжает практику… телефон постоянно звонит, доктора Гашпарека зовут к больным, доктор Гашпарек, уважаемый человек, гуляет по улицам… просто кричать хочется. Охотник… знаменитый стрелок… Жирное, мерзостное чудовище, — повторил он несколько раз кряду, — кровопийца… злодей… Злодеи вовсе не таковы, какими их показывают на сцене, они такие вот, спокойные и довольные жизнью. И называют их — дядя доктор…
Вилма тронула его за рукав. Они стояли перед каким-то кафе, вокруг было людно, прохожие стали уже оглядываться на возбужденно беседующую пару. Они поспешили уйти, пока вокруг не образовалась толпа.
Встречи их повторялись, хотя и нерегулярно. С нетерпеливым волнением ждали они этих встреч. Бродили по темным переулкам, по слякоти, под дождем. Иногда они случайно сталкивались на улице, иногда приходили друг к другу под более или менее удобным предлогом. У Дюлы была небольшая контора, она отнимала все его время, дома он бывал редко и то ли про эти встречи не знал ничего, то ли не придавал им большого значения.
Вилма была часто нездорова.
Ее упорно терзала мигрень. Боль, вонзаясь в висок и затылок, не проходила по нескольку дней и кончалась обычно рвотой. После этого Вилма долго лежала в постели, медленно приходя в себя. Врач, лечивший ее, раз в неделю назначал ей электроток и рекомендовал абсолютный покой; Вилма дала себе слово избегать встреч с Иштваном. Однако вскоре убедилась, что страдает от этого еще больше. Уж лучше выговориться, не копить в душе то, что так ее волновало.
Спустя какое-то время она написала Иштвану и назначила встречу на раннее утро в маленьком малоизвестном кафе.
Иштван был точен. Он тоже ждал возможности встретиться с ней. При виде друг друга в глазах их блеснула радость, замешенная на ненависти.
— Мне очень плохо, — сказала Вилма, — щадите меня хоть немного.
Однако не прошло и пяти минут, как оба, забыв обо всем, пустили в ход прежние беспощадные аргументы. Первой начала Вилма. Внешне спокойно она вспоминала свою тревогу в первые дни, когда у ребенка обнаружился жар, его жалобы; потом, как обычно, добавила:
— Бог отнял его, бедняжку, у нас.
— Зачем говорить такое? — сказал Иштван. — Вы же так сами не думаете.