Словно высвеченный магниевой вспышкой, горит в его лучах балатонский курортный городок. Беленые домики, кукурузохранилища — все вокруг обрамлено песком и кажется белым. Даже солнце. А пыльная листва акаций бела, как писчая бумага.
Было около половины третьего.
В тот день Шухайда рано отобедал и сошел с крыльца в садик.
— Ты куда? — спросила жена; она вязала, сидя у клумбы с турецкими гвоздиками.
— Купаться, — зевнув, ответил Шухайда; в руках у него были вишневого цвета купальные трусы.
— Взял бы его с собой, — стала упрашивать жена.
— Нет.
— Но почему?
— Потому что он негодник и бездельник, — ответил Шухайда и, помолчав, добавил: — Не занимается, вот почему.
— Да что ты, он все утро занимался, — пожала плечами жена.
На скамеечке возле кухни насторожился мальчик лет одиннадцати. На коленях он держал закрытую книгу — латинскую грамматику.
Мальчик был худенький, наголо остриженный, в красной майке и полотняных брюках, на ногах — сандалии. Мигая, переводил он глаза с отца на мать.
Сурово вскинув голову, Шухайда холодно спросил:
— Ну, хорошо: как будет по-латыни «меня будут хвалить»?
— Lauderentur, — не задумываясь, пролепетал мальчик, но прежде встал со скамейки, как в школе.
— Lauderentur, — насмешливо покивал головой Шухайда, — lauderentur. Ясно, и на переэкзаменовке мы тоже провалимся.
— Да он же знает, — оправдывала сына мать, — знает, только путает. Тебя боится.
— Заберу его из школы, ей-богу, заберу, — подогревал себя Шухайда. — В ученики к слесарю отдам, в колесники!
Он и сам не знал, почему в запале выбрал именно эти ремесла, никогда и в мыслях он их не держал.
— Поди сюда, Янчика, — позвала мать. — Ты ведь все выучишь, сынок, правда же?
— Этот сопляк в гроб меня вгонит, — перебил Шухайда, злость была для него все равно что паприка в пресной пище, — в гроб вгонит, — повторил он, с наслаждением ощущая, как гнев расширяет его сосуды, чудодейственно прогоняя послеобеденную скуку.
— Я учу, — запинаясь, едва слышно сказал мальчик.
Жалкий, униженный, смотрел он на мать в поисках защиты.
Отца он словно и не видел. Только чувствовал. Всегда и всюду чувствовал его ненависть.
— Не учи, не надо, — махнул рукой Шухайда. — Ни к чему.
— Но он же занимается, — возразила мать и, притянув к себе сына, погладила его по голове. — И ты его прости. Янчика, ступай-ка за своими трусиками, — сказала она вдруг, без всякого перехода. — Папа возьмет тебя купаться.
Янчи не понял, что случилось, почему это мама за него вступилась и самовластно, без лишних слов уладила их не сегодня начавшуюся ссору. Но все же мигом взлетел на крыльцо. Бросился в темную комнатку и стал искать там в ящиках свои купальные трусы. Точно такие же, как у отца, только поменьше. Те и другие сшила госпожа Шухайда.
Отец заколебался.
Ничего не ответив жене, он остановился у куста крыжовника, словно поджидая замешкавшегося сына. Потом, вероятно, передумал. Вышел за калитку и направился к озеру, хотя чуть медленней обычного.
Мальчик искал довольно долго.
Янчи провалился на экзамене по латыни за второй класс гимназии. Этим летом он готовился к переэкзаменовке. Но и в каникулы занимался спустя рукава, и отец в наказание неделю запретил ему купаться. До конца запрета оставалось еще два дня, как тут было не воспользоваться случаем? Янчи лихорадочно раскидывал одежду. Наконец трусы нашлись. Размахивая ими, выскочил он во двор. Мать ждала его одна. На бегу, привстав на цыпочки, он поцеловал ее, любимую, дорогую, и помчался догонять отца.
Мать крикнула ему вслед, что спустится к озеру попозже.
Шухайда шел впереди шагах в двадцати. Янчи бежал во весь дух, шлепая сандалиями по пыльной дорожке. Он скоро нагнал отца, у живой изгороди. Но трусил позади, точно собачонка, опасаясь, как бы не прогнали.
Отец не сказал ни слова. Мальчик украдкой заглядывал ему в лицо, но оно оставалось замкнутым и холодным. Шухайда шел, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой. Казалось, он просто не замечает сына, знать его не желает.
Несколько минут назад такой счастливый, возбужденный, Янчи поник и уныло плелся за отцом; ему хотелось пить, хотелось по нужде, он с радостью вернулся бы, но боялся, что отец опять раскричится, а это еще хуже.
И он просто ждал, что будет.
От дачи до озера было всего четыре минуты ходу.
Курортный городок на каменистом залайском берегу без электричества, без удобств выглядел жалким, захудалым. Отдыхали там семьи бедных чиновников.
Во дворах дач под шелковицами мужчины и женщины, едва одетые, босые, ели арбузы, жевали вареную кукурузу.