Он чуть не прослезился от жалости к себе.
«Грех разве это? Пустынника, говорят, черт искушает. Грех? Ну, и пусть, тем он слаще. Гуляш, его все равно ни в рай, ни в ад не возьмешь. Тут он, в этой жизни, на столе: перед Вейсом и Товарищем, в меню — между бараньим седлом и говяжьим антрекотом, со свежезажаренной вырезкой и тушеным огузком по-соседству. И остальное тоже: свиная грудинка, рагу на деревянном блюде по-трансильвански, ножка баранья в сухарях, не говоря уже об английских, французских, итальянских блюдах, всех этих бифштексах, tournedos[18] и fritto misto[19]. Одни эти иностранные названия возбуждают аппетит… Или сыры, жирные и нежирные: палпуштский, пуштадёрский, траппистский. И вина — чопакское, эгерская «бычья кровь», мадское сладкое, «тысяча благ», хмельное игристое… И легкая «леанька»[20] в стройных узкогорлых бутылках. «Леанька». Милая моя, родная леанька…»
Дверь отворилась.
Кончив убираться, вошла жена. Домашние дела не очень у нее ладились. Возилась целый час и вот только управилась. Не привыкла одна.
Вошла она тихонько, думая, что муж задремал. Но Акош испуганно открыл глаза при звуке ее шагов.
— Спал? — спросила она.
— Нет.
— Я думала, заснул.
— Нет.
— Бледный ты какой.
— Совсем не бледный.
— Болит что-нибудь?
Акош с невольным чувством стыда поднялся с кушетки, как ребенок, застигнутый в постели за чем-то нехорошим. В смущении отвел он глаза, не решаясь посмотреть на жену.
— Проголодался, только и всего, — сказала она. — Есть захотел, дружочек. Опять ведь со вчерашнего вечера не ел. Идем-ка в ресторан, а то все места займут. Поздно уже.
Они поспешно собрались и так быстро добрались до «Короля», что сами удивились. В зале творилось что-то невообразимое. Тарелки гремели, младшие официанты носились с винами на подносах, официанты сновали туда-сюда. Сам обер-кельнер летал взад-вперед на ласточкиных крыльях своего фрака, быстро выводя на сигаретной коробке итог, отсчитывая из горсти сдачу серебром, вынутым из кармана, выслушивая жалобы, исчезая на кухне и вновь появляясь, умиротворяя гостей и сохраняя неизменно предупредительное, безукоризненно вежливое спокойствие посреди всей этой воскресной горячки.
Вайкаи направились было к своему вчерашнему месту. Но там уже обедала веселая компания из трех человек. Ну вот, пожалуйста. Остальные столики тоже заняты. Они постояли, подождали.
Но в воскресенье люди едят с толком, с расстановкой, в приятном сознании, что спешить нынче некуда. Даже в зубах поковыривают ленивее и шарики катают из хлебного мякиша.
Обер-кельнер бросил им на лету несколько слов в извинение и опять упорхнул на своих фрачных крыльях.
Жена предложила пойти в другой ресторан, «Барош». Но Акош надулся недовольно. Он и так был страшно голоден, а при виде кушаний, еще больше раздразнивших аппетит, и подавно уперся. Вдруг кто-то замахал им сразу двумя руками. Это Балинт Кёрнеи, выпрямись во весь свой богатырский рост, звал их к себе, под пальму, к длинному столу подковой.
— К нам, к нам пожалуйте!
— А не помешаем?
— Садитесь, садитесь. Хотите здесь, хотите там. Мы уже кончили. Сделайте одолжение.
Стол был весь в крошках. Барсы уже отобедали и теперь покуривали за бокалами вина. Завидев Вайкаи, все встали, чтобы встретить гостей приличествующим образом. Даже Сунег поднялся, которому постоянное опьянение и восемьдесят кило собственного веса мешали твердо держаться на тонких, исхудалых ногах. Каждый представился.
Барсы показали себя хозяевами любезными и предупредительными. Звоном вилок по бокалам подозвали официантов, те быстро обмахнули стол, принесли тарелки, еще бокалы, подали меню новоприбывшим.
Акош занял место между председательствующим и комиком Сойваи, на конце стола.
Жена оказалась во главе стола, рядом с лилово-русым аптекарем, у которого обычно покупала желудочные капли и пудру для Жаворонка. Другим ее соседом был тот вчерашний высокий элегантный господин в цилиндре, которого она еще тогда заприметила, только не знала, кто он, и сейчас его имени не расслышала во время краткого взаимного представления.