Тогда, словно решась, Акош поднял брови, оседлал нос своими массивными очками и основательно, со знанием дела принялся изучать меню.
Гектографическая краска расплылась во многих местах, и различить буквы стало трудно. Поэтому он из верхнего кармашка жилета достал еще и лупу, через которую разбирал обычно жалованные грамоты, удвоив тем самым увеличительную силу стекол.
На благородном генеалогическом древе кулинарии отыскивал он нечто, о чем мечтал непрерывно второй уж день. Отыскивал с такой всепоглощающей страстью и усердием, словно каких-нибудь гипотетических Вайкаи или Божо XVI века. И наконец нашел: скромно, но многообещающе, на сей раз меж фаршированным филеем и свиной отбивной, затаился он, «гуляш в котелке, по-пастушески». Акош ткнул пальцем — и официант во мгновение ока водрузил его перед ним на стол.
— Запах роскошный, — заметил Фери Фюзеш.
Акоша даже покоробило. Ему-то что, «роскошный» или не «роскошный»! Вот он сам сейчас распробует. И низко-низко, к самой пурпурной подливке опустил в серебряную миску свой хрящеватый, почти мертвенно-бледный нос, словно для себя одного приберегая это наслаждение, глубоко вдыхая пахучий пар. Фери Фюзеш был прав: запах роскошный; но вкус, господа, вкус и того роскошней.
С жадностью поглощал он гуляш, подчищая тарелку кусочками хлеба, совсем как галантерейщик, Вейс и Товарищ.
— Илонка! — раздались голоса. — Илонка, булочек, рогаликов соленых!
Подошла Илонка, пятнадцатилетняя дочка ресторатора, которой вменялось в обязанность восполнять убыль в плетеных сухарницах. В бесплодной надежде на артистическую карьеру болталась она тут, в отцовском ресторане. Мечтой ее было попасть в шарсегский театр Кишфалуди. Но заветным этим желанием она ни с кем не делилась и, с немой тоской воззрившись на Имре Зани, отошла со вздохом к другому столу. Была она бледна, как пресная лепешка.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил Кёрнеи у Акоша.
— Нет, нет. Я, знаешь, пятнадцать лет ничего не пью.
Сунег обратился в слух.
— А под гуляш хорошо идет, — настаивал председательствующий. — Надо же хоть запить. Ну, старина? Стаканчик.
— Тогда, может быть, пива немножко, — сказал Акош, вопросительно глядя на доктора Галя, своего домашнего врача. — Там алкоголя поменьше. Кружку пива, — бросил он официанту и крикнул вдогонку: — Только самую маленькую, голубчик!
Осторожно отпил он несколько глотков. Белая пена осела на его серых усах. Он обсосал их.
Потом заказал телячье челышко, ванильную лапшу, которая, по счастью, еще не кончилась, и оказалась превкусной; съел эментальского сыру и напоследок — два яблока.
— Не вредно ли будет, отец? — с ласковой заботой осведомилась жена, которую опекали артист и аптекарь.
— Какое там вредно, — откликнулись все за него вместе с домашним врачом и предложили: — Еще кружечку?
— Нет, спасибо, хватит, — воспротивился Акош. — Лукуллов пир, — с усмешкой добавил он, чувствуя, что наелся до отвалу.
Сыт, как говорится, и пьян, только что нос не в табаке.
Но в это мгновенье Балинт Кёрнеи извлек из внутреннего кармана портсигар с изображением головы борзой, откинул кожаный клапан и, развернув два ряда сигар, без дальних слов положил перед ним: угощайся, мол.
Акош вынул великолепную темную «тису», самым что ни на есть естественным движением сорвал ярлычок и, прежде чем комик успел подать перочинный нож, откусил кончик и сунул сигару в рот. Сойваи поднес спичку.
Жена с некоторым изумлением наблюдала за всем этим, но, видя, что доктор Галь не возражает, не стала ему портить удовольствие, продолжая болтать со своими кавалерами.
Чмокая блестящим слюнявым кончиком, с младенческой жадностью сосал старик сигару, эту свою горько-ароматичную пустышку. Дым ласкал его девственно-нежное, отвыкшее от табака нёбо, приятно щекоча обоняние и туманя голову — будоража ленивую старческую кровь, будя давно забытые ощущения. Что ему теперь до национальных прав и козней Вены, Дрейфуса и Лябори?[30] Откинувшись на спинку стула, отдался он пищеварению. Позже, правда, и сам отважился на два-три замечания. Но охотней беседовал с мудрецом Сунегом, который, как водолаз — сокровища, извлекал свои погребенные на дне винно-водочного моря познания, поделясь с Акошем кое-какими бесценными профессиональными сведениями о языке королевских жалованных грамот: средневековой латыни. Компания уютно посиживала, окутавшись клубами дыма и даже не помышляя о возвращении домой, хотя ресторан уже почти опустел.
30