«Журфикс» барсы устраивают в клубе, чтобы хоть раз в неделю побыть одним, запросто поболтать друг с другом без всякого бабья. И шарсегские жены всерьез побаиваются этих «журфиксов». Мужья только на рассвете, а то и вовсе утром заявляются домой и целый день слоняются с воспаленными глазами, жалуясь на изжогу и ворча.
Акош до сих пор не мог без тошноты вспоминать об этих четвергах, и когда Кёрнеи накануне торжественно пригласил его в клуб от лица честной компании, попробовал отговориться: не могу, мол. «Нет, брат, шалишь». Но если обещался в одно место с женой… «Знаем мы вас». Пришлось в конце концов уступить: ладно, дескать, загляну ближе к вечеру, но на четверть часика, не больше. «Руку, старина!» По слабости характера Акош подал ему руку, дал честное благородное. Теперь надо идти.
Днем он предусмотрительно соснул часок и встал бодрым, освеженным. В серо-голубых замшевых перчатках и с тростью с серебряным набалдашником вошел он в высокую стеклянную дверь Дворянского собрания, поднялся на второй этаж.
В коридоре попался ему старый знакомец, гайдук Башта: он как раз нес в библиотеку два огромных блюда кочанной капусты в уксусе с кружочками крутых яиц. Водрузив оба на пустую книжную полку — сюда по четвергам сносилось вечернее угощение, — Башта щелкнул каблуками, принял трость у его благородия и провел в клуб.
В этом не было нужды. Акош знал дорогу. Все здесь оставалось по-старому.
В читальном зале, как и много лет назад, одиноко горбился, молчаливый Шарчевич — богатый холостяк-рантье, который по-прежнему читал «Фигаро». Он неизменно читал «Фигаро» и потому слыл в городе европейски образованным человеком.
Налево был зал побольше — гостиная с длинными кожаными диванами по стенам.
Уже издали слышались голоса собравшихся там барсов.
Туда и направился Акош.
Открыв дверь, он сначала ничего не мог разобрать. Одни густые облака сигарного и сигаретного дыма клубились перед ним предвестьем близкой вечерней бури, застилая даже лампы на стенах и на потолке.
Человек тридцать — сорок смутно выступали из этой полумглы. В замешательстве Акош на мгновенье остановился.
Но его уже заметили и приветствовали торжествующим ревом. Повскакав с мест, барсы, эти усатые хищники кутежей, подбежали к нему и нарасхват потащили, вопя наперебой:
— Акош, Акошка, входи, садись, к нам, сюда! Какие-то незнакомцы, гораздо моложе его, представлялись, называя сразу на «ты»:
— Servus humillimus[37], честь имею, где ты пропадал до сих пор?
— Ну, старина, на твоем счету много набралось, надо сегодня скостить, — с укоризной выговаривали другие.
Но всех перекрыл голос Кёрнеи:
— Прощение кающемуся грешнику!
Довольный хохоток прокатился по логову барсов.
В василькового цвета атилле с золотыми шнурами, на две головы выше остальных, Кёрнеи своей ручищей, ломавшей надвое серебряный форинт, стиснул хрустнувшую в ней узкую руку Акоша и как предводитель барсов приветствовал его с величавой любезностью. Нечто торжественно-суровое, даже грозное было во всей его повадке.
Поговорить им толком, правда, не дали. Кёрнеи везде приходилось поспевать в этот день, всех принимать, толковать с персоналом о вине и ужине. И сейчас его тоже отозвали в библиотеку посмотреть салат. По четвергам у него хлопот было больше, чем на одном памятном пожаре, когда паровую мельницу тушили.
Но событие, во всяком случае, было беспримерное: Акош объявился.
Прибоцаи заключил его в объятия и долго не выпускал, щекой прижавшись к щеке. Потом запечатлел на ней целомудренный мужской поцелуй.
Сердце у аптекаря легко оттаивало, глаза тоже, и он даже слезу пустил. Каждый раз при виде доброго старого знакомого Прибоцаи размякал, как масло, от избытка теплых чувств.
И сейчас искал по всем карманам носовой платок.
Осушив слезы, он схватил Акоша за обе руки и подвел под самую люстру — разглядеть получше.
— Старина, — сказал он с удивлением, — да ты помолодел.
— Ну что ты.
— Ей-богу, — с глубоким убеждением повторил аптекарь. — Вид у тебя цветущий.
Окружающие его поддержали.
Лицо у Акоша и впрямь разгладилось после дневного сна, кожа порозовела, как у священника. Нежный румянец рдел на лбу, на щеках, скрадывая даже мешочки под глазами.
— Ух, черт, — выругался Прибоцаи, косясь на перчатки, которые Акош стягивал с рук, — каким ты франтом. И держишься молодцом, сутулиться перестал. Canis mater[38]. Скажи, как это тебе удается? Что ты употребляешь?