Сев за него на круглый табурет, г-жа Вайкаи уронила руки на колени и задумалась.
Когда она играла в последний раз? Очень давно. А ведь как, бывало, любила. И дочь взялась обучать; но той, бедняжке, не очень давалось, да и не тянуло к этому. И когда ей исполнилось восемнадцать, рояль для порядка заперли на ключ да так больше и не открывали. Она сама редко садилась за него.
Но сейчас, чтобы скрасить ожиданье и успокоиться, отомкнула крышку, которая со щелчком открылась, и негнущимися пальцами пробежала по таким же старым, потрескавшимся костяным клавишам.
Наизусть знала она одну-единственную песенку еще девических лет: «На пенных волнах Балатона…» Ее и принялась теперь наигрывать — беспомощно, то и дело запинаясь, ударяя не те клавиши; но так или иначе вскоре добралась до конца.
Тогда, порывшись в нотах, вытащила она из кипы тетрадей сонаты Бетховена и попробовала первую. Смело взмывшие вверх пассажи перенесли ее вдруг в далекое прошлое, пробудив щемящее чувство. Эту сонату она часто играла в двадцать лет летними вечерами. Сейчас она ей поначалу не давалась. Надев очки, чтобы лучше разбирать ноты, г-жа Вайкаи стала повторять ее и повторять, пока пальцы не стали послушней и расстроенный инструмент не запел чеканно и ясно о своей печали. Это было как упражнение, как волнующая погоня. Снова и снова, все лучше и лучше. Напряженное внимание и удивление застыло на ее лице, склоненном между ламп к самым нотам.
Наверно, часов около трех почувствовала она, что устала, и, не закрыв рояля, не собрав беспорядочно разбросанных нот, не гася даже света, побрела в спальню. Решила лечь, не дожидаясь больше мужа.
Она как раз натягивала на себя перину, когда неподалеку заиграли цыгане; потом залаяли окрестные собаки. Вскоре совершенно явственно послышалось, как загремела калитка. Г-жа Вайкаи облокотилась на подушку возле лампы.
На этот раз она не ошиблась. В спальню вошел Акош.
— Отец, — полувопросительно, полуукоризиенно и чуть удивленно сказала она.
Муж, не снимая шляпы, остановился посередине комнаты. Котелок вызывающе-задорно чернел у него на макушке. Очков на носу не было, он их где-то потерял.
— Что с тобой? — тихо спросила жена.
Акош по-прежнему молча, угрюмо глядел на нее с окурком вонючей сигары во рту, которая никак не хотела раскуриваться, несмотря на все его усилия.
«Пьян», — подумала жена, придя вдруг в такой ужас от этой мысли и этой загадочно неподвижной фигуры, будто перед ней совершенно чужой, вломившийся ночью в дом посторонний человек.
Вскочив с постели, она босиком, без шлепанцев подбежала к мужу — поддержать его под локоть.
— Садись.
— Не сяду.
— Ну ложись.
— Не лягу.
— Но как же тогда?
— Тут останусь, — привалясь к притолоке, бормотнул Акош.
Но все-таки сдвинулся с места и, подойдя к столу, вдруг изо всех сил хлопнул по нему ладонью.
— Тут останусь, — угрожающе, с детским упрямством повторил он. — Вот нарочно.
— Ну оставайся, — уступила жена.
— Спичку! — велел он.
Жена зажгла от ночника спичку, поднесла ему. Раскуривая прыгающую во рту сигару, Акош нечаянно дунул в пламя, оно взметнулось и опалило ему усы. Он стал отплевываться, вытолкнул изо рта окурок и ему тоже плюнул вслед.
На блестящем, натертом полу забелели плевки.
— Сигару! — потребовал он.
Жена отыскала сигарницу во внутреннем кармане его серого пиджака, вынула сигару. Акош откусил кончик, закурил.
Тут наконец удалось отобрать у него палку, снять с головы котелок. Но он все продолжал стоять.
— Ну, выпил лишнего, — желая его образумить, сказала жена, но, видя, что он оскорбился, поспешила смягчить выражение: — Повеселился немножко, — и улыбнулась примирительно вдребезги пьяному старику.
Тот непослушными руками принялся шарить в карманах брюк. Потом взял и вывернул оба кармана.
Золото, серебро, медяки со звоном посыпались оттуда и разбежались по полу, забившись под кресла, под кровать.
— Вот они, — вытаскивая новую горсть, гаркнул Акош, — денежки, вот. Вам принес.
И шваркнул их об пол.
Монеты испуганно дзинькнули.
Сама г-жа Вайкаи чуть не вскрикнула.
От всего этого беспорядка в чистенькой ее квартире какое-то дурное предчувствие шевельнулось у нее в душе, она сама не знала почему. Карточные выигрыши они с мужем считали делом нечистым и осуждали тех, кто играет всерьез, по большой.