Проводив взглядом монеты, которые раскатились по темным углам и затаились там, она спросила только:
— В карты играл?
Акош, таращась на нее, шагнул вперед — задиристо, неуступчиво, с намерением доказать: я не пьян. Добрался, пошатываясь, до ночного столика, но там потерял равновесие и ничком растянулся во весь рост на кровати с горящей сигарой во рту.
— Постель спалишь! — заахала мать. — Дом сожжешь!
— И пускай, — пробормотал Акош. — И прекрасно. И дом, по крайней мере, тоже тю-тю. И черт с ним, — добавил он печально, — все равно.
— Помолчи, сделай милость, — перебила жена, смахивая тлеющие крошки с подушки и перины.
Кое-как приподняв мужа, который опять сунул сигару в рот и принялся попыхивать, она подтолкнула его к столу и подставила кресло. В него он и плюхнулся.
— Неслыханно! — усадив его, сказала г-жа Вайкаи. — Что с тобой?
— Со мной? — спросил Акош и пожал плечами. — Что со мной?
— Да, с тобой?
— А то со мной, — начал он, стряхивая пепел с усов, — то со мной, — и низким решительным голосом докончил: — То, что я подлец.
— Ты?..
— Да, я, — кивнул он.
— Что ты только городишь, — запричитала жена, — это ты-то, такой добрый, такой славный…
— Замолчи! — рявкнул на нее старик. — Рот заткни. Да, подлец. Гнусный, мерзкий подлец. Вот я кто.
Охваченная внезапной жалостью, жена подошла к нему, хотела обнять.
— Отстань, — отпихнул ее Акош.
— Глупости какие, — сказала она, недоумевая. — Подлец! Почему это вдруг подлец?
— Потому, — ответил Акош, выплевывая на пол и эту сигару, едкий сок которой щипал ему язык. — Потому что, — повторил он устало.
Лишь сейчас у него по-настоящему закружилась голова. В душной этой комнате, хранившей еще вчерашнее тепло, его совсем развезло. Голова у него свесилась набок — похоже было, что он сейчас задремлет, но лицо все бледнело. Такая слабость изобразилась на нем, что жена обеспокоенно спросила:
— Чаю, может быть?
Он кивнул.
Как была, босиком, в рубашке, только вязаный платок накинув на плечи, жена выбежала в кухню, зажгла там спиртовку, загремела посудой: стала готовить чай.
Акош остался неподвижно сидеть в кресле. Только руками схватился за плюшевые подлокотники, потому что кресло стало подыматься и опускаться вместе с ним. Сначала невысоко, всего на вершок, потом выше и быстрее: на метр, на два, до потолка и обратно. Наконец завертелось. Было даже занятно: как карусель. Акош с интересом вглядывался в проносящиеся мимо кривые двери, пляшущее зеркало, которое вперевалку кружилось с остальной мебелью. Сознание то покидало его, то возвращалось.
В одно из таких мгновений он собрался с силами и поднялся, чтобы раздеться. Стащил с себя пиджак, брюки, сдернул галстук, который зацепился зажимом за пуговицу на рубашке. И стал их складывать с педантичной аккуратностью стариков, которые мелочам придают больше значения, чем вещам серьезным. Положил на столик часы, кольцо с печаткой, ключи, чтобы утром, как и все эти тридцать шесть лет супружества, взять и рассовать опять обратно по карманам.
Жена принесла чайник, чайную чашку и ром.
— На-ка, выпей, — сказала она Акошу, который сидел, уже раздетый, на постели. — Сразу полегчает.
Акош налил полную чашку рома, плеснул туда чаю, размешал. Жена, продрогшая в кухне, легла, чтобы согреться.
Старик отпил несколько глотков, больше не смог.
— Ложись теперь, — сказала жена.
Он бы и лег, не приди ему, как обычно, в голову, что надо осмотреть квартиру — поискать того вора, который никогда не находился. В одном белье потащился он в столовую.
Все люстры горели, и он не сразу сообразил, куда попал. Коридор тоже освещен и комната Жаворонка. Упрямо доковылял он до гостиной.
Там встретила его совсем праздничная иллюминация. Две лампы по бокам рояля, которые мать оставила зажженными, ярким светом заливали клавиатуру, поднятую крышку, раскиданные на пюпитре ноты.
Акош разразился неистовым смехом, который прокатился по всей пустой квартире до самой спальной, где жена, встрепенувшись, стала гадать, в чем дело, отчего хохочет муж. Тог скоро вернулся.
— Что здесь было? — грубо, как и по приходе, спросил он, остановясь опять посреди комнаты. — Что за балаган? Бал, что ли?
И снова расхохотался так, что даже закашлялся, захлебнувшись.
— Чему ты смеешься?
— Бал, — повторил Акош, — у нас в доме бал. Веселилась тут, а, мать?
— Тебя ждала и на рояле играла, — ответила та просто.
— Я и говорю, что бал, — сначала иронически, потом с укором повторил Акош. — Бал устроила.