Вайкаи присели за покрытый скатертью столик на застекленной вокзальной веранде.
После девяти, скрипнув несмазанной дверью, из комнаты начальника станции вышел Геза Цифра. У него опять было ночное дежурство: наверно, замещал кого-то.
Второпях натянув красную повязку с крылатым колесом на рукав осеннего пальто, он поднес ко рту носовой платок, чтобы не дышать сыростью, и утер нос.
Был он очень бледен. Тоже, наверно, лег только на рассвете.
Профиль его в этой влажной мгле казался прямо-таки зловещим. У г-жи Вайкаи возникло совершенно определенное чувство, что этот человек способен на все: темные махинации, растрату, даже, пожалуй, на убийство. И какой больной вид, просто невозможно узнать. Старики переглянулись, опять молчаливо его хороня. Не позже марта, это уж непременно.
Геза поспешил к ним — рассеять вчерашнее недоразумение или хоть узнать на будущее, в чем дело, как себя держать.
— Сегодня приезжает? — гнусаво спросил он.
— Сегодня.
— Еще не скоро. — Он по привычке вытащил карманные часы. — Таркёйский опаздывает на два с половиной часа.
Сообщив это безразличным тоном, Геза удалился. Но стариков известие страшно взволновало.
— На два с половиной часа…
— Не случилось ли чего? — пошевелил губами Акош.
— Не думаю, — так же беззвучно ответила жена.
— Но почему он опаздывает?
— Он ничего не сказал, ты же слышал.
— Надо было спросить.
— Наверно.
— Я, пожалуй, телеграфирую.
— Но куда?
— Да, поезд ведь в пути.
Тем не менее Акош встал и вышел, позабыв зонтик. Сойдя на полотно, заковылял он по мокрому гравию, по лужам, ища под проливным дождем кого-нибудь, кто может дать разъяснение, успокоительный ответ. Но и носильщики уже заснули сном праведников, похрапывая на деревянных скамейках. У машинного зала он наткнулся на грязного, угрюмого истопника, который волочил какой-то железный прут и французский ключ. У него Акош и осведомился, почему опаздывает поезд.
— Придет. Обождите, — ответил рабочий.
— Скажите, а крушения не могло произойти?
— Этого мы не знаем.
Акош продолжал смотреть на чахоточного истопника.
— Туды вон, направо, пройдите.
Акош прошел «туды» — направо, потом «туды» — налево, даже «туды» — вбок, но не нашел никого. И Геза тоже зашел куда-то под крышу.
В первый этот осенний день все предпочитали сидеть по домам.
Одна г-жа Вайкаи виднелась на перроне.
Промокнув до нитки, вернулся он к ней.
— Узнал что-нибудь?
— Нет, ничего.
Снова примостился он у столика, то и дело глотая слюну. К горлу все выше подкатывала тошнота, сердце беспорядочно колотилось. Он боялся, что вот-вот лишится чувств, свалится со стула и умрет. Только теперь его начало отвратительно мутить с похмелья. Привалиться бы к железному столбу веранды или растянуться прямо на земле. Но он совладал с собой. Надо дождаться дочери.
— Плохо тебе?
— Немножко.
— Закажи что-нибудь.
Звонком вызвали официанта. Тот многословно ответил на их вопросы и в угождение им описал даже одну железнодорожную катастрофу, случившуюся много лет назад. Живописные подробности так и сыпались.
Они попросили холодного молока.
Вспотевший Акош снял шляпу. От кожаного ободка на лбу остался синеватый рубец. Без шляпы сразу стало видно, как он изменился. Лицо белее мела и в складках, точно мятая бумага. Жирок, который помогла за несколько дней нагулять кухня «Короля венгерского», нежный румянец — ничего этого не осталось. Опять худой, изможденный, серый, как и до отъезда дочери.
— Выпей же. Это тебя освежит.
Акош пил и думал: «Крушение».
«Не поезд опаздывает, а случилось что-то», — думала жена.
Судя по некоторым признакам, старик подозревал, что произошло столкновение поездов, только несчастье пока скрывают, не решаются объявить. Ему уже рисовались вставшие на дыбы вагоны, хрипящие окровавленные люди под обломками. Потом представилось другое: паровоз сошел с рельсов, поезд стоит в поле и, пользуясь ненастьем и темнотой, на него напали грабители. Между двумя этими предположениями он и колебался, не зная, которое предпочесть. Жена же с самого начала была уверена, что поезд давно прибыл, до них или после, только они не заметили, и дочь, поискав их, ушла домой, а может быть, поехала дальше — неизвестно куда — и теперь ее никогда уже больше не найти. Она сама затруднилась бы объяснить, почему это ей пришло в голову и как могло бы такое в действительности случиться. Но именно в силу своей загадочной непостижимости предположение это, пусть не столь кровавое, мучило ее еще сильнее, чем мужа.