Барсы внимательно выслушали отчет, составленный с добросовестной пунктуальностью историка, который все до мельчайших подробностей стремится сохранить для благодарного потомства. Докладчика перебивали взрывами смеха, а то и ревом восторга; но лица у всех оставались бледные.
Тем временем прибивались к ним и чужие, совершенно неизвестные, запросто подсаживаясь к столу. Какой-то актеришка с птичьим носиком, похожий на скворца, хорист, что ли, протянул руку Акошу.
— Сервус, старина!
— Сервус, — ответил Акош рукопожатием.
— Кто это? — полюбопытствовала жена.
— Не знаю.
Очень много их объявлялось, с кем он, разгоряченный вином, пил вчера, вероятно, на брудершафт, не зная даже, кто это такие.
Стол вообще плавал перед ним как в тумане. При виде этих землистых лиц, понурых голов, особенно Сунега и Добы, чудилось ему, будто это сон и вокруг — выходцы с того света, да и сам он как призрак среди них.
Удерживал всех своими разговорами Кёрнеи, который уже пару «сапог» прикончил. Швыряя окурки на каменный пол, он говорил и говорил, не умолкая. Голос его монотонной пчелой жужжал над ухом. Сосредоточиться и разобрать отдельные слова Вайкаи были не в состоянии.
Акош поминутно поглядывал на часы.
— Вы что, ждете кого-нибудь? — спросил вдруг Кёрнеи.
— Дочку жду.
— Так она уехала?
— Уже неделю назад.
— А я и не знал. Куда?
— К Беле на хутор.
— И нынче возвращается?
— Да, сегодня.
Барсы поотодвигали стулья.
— Отдохнуть, знаете, поехала, — объяснила жена Фери Фюзешу.
— Обстановку поменять всегда полезно, — ответствовал Фери Фюзеш как галантный собеседник.
— Но поезд так сильно опаздывает. Мы с мужем ужасно беспокоимся. В восемь двадцать пять должен прибыть, и вот до сих пор нет.
— О, м-да, — посочувствовал Фери, — половина двенадцатого уже.
— Надеюсь, ничего не случилось, — вздохнула г-жа Вайкаи.
— Право, не знаю, — ответил со всей корректностью Фери Фюзеш, который ни при каких обстоятельствах не мог себе позволить сказать неправду, даже даме, — понятия не имею, сударыня.
Да и не интересовало его все это. Специфическим делом чести Вайкаи он не занимался и никаких разъяснений дать поэтому не мог.
— Будем надеяться на лучшее, — сказал он только. — Кистиханд[60].
И, приподняв шляпу, со сладкой улыбкой поспешил за остальными барсами, которые после всех благородных забав, пережитых вместе приключений — post tot discrimina rerum[61], выражаясь слогом Сунега, — отправились во главе со своим предводителем по домам спать.
Глава двенадцатая,
в которой живописуются радости прибытия и свидания
Акош опять остался наедине с женой.
Беспокойство его перешло уже в такое состояние, когда и совесть перестает грызть, и голос рассудка умолкает — человек впадает в полное отупение, неспособный двух слов связать. Ни о чем он не думал, ничего не загадывал и не старался угадать, только вздыхал, раздувая свое неугасающее волнение.
— Ох, хоть бы уж поскорее приезжала.
— Сейчас приедет.
— Хоть бы пронесло на этот раз.
— Пронесет, пронесет.
Мать, которая нервничала не меньше, улыбнулась ему успокоительно и руку пожала. Пальцы у обоих были ледяные. Все казалось совершенно безнадежным.
Начали, чтобы отвлечься, вспоминать разные пустяки: куда положили ключик от чулана, заперли ли кабинет.
Вдруг прозвонил сигнальный колокол.
Оба вздрогнули. На перроне, кроме них, никого не оставалось: вокзал после ухода барсов опустел. Официанты стягивали скатерти со столов.
Сзади, на последнем пути спокойно, неторопливо остановился длинный товаро-пассажирский состав. Разный укрытый брезентом груз, керосиновые бочки, скот виднелись в бесчисленных теплушках. Из темноты донеслось несколько сиплых гудков, и по прошествии долгих минут потянулись пассажиры, всё невзыскательные обитатели третьего класса: крестьяне с мешками, торговки с ягодными плетенками на головах. Эти лезли у выхода за пазуху, подолгу нашаривая спрятанный там билет.