— Я и пшенички ему привезла. Где чемодан?
Отец открыл матерчатый чемодан и корзину, уложенную дочерью с той же основательностью. В ту же папиросную бумагу увернуты зубная щетка, гребенка, в ту же газету — туфли. Любовь к порядку была у нее отцовская.
Горсть пшеничных зерен лежала в фунтике из воскресного номера «Шарсегского вестника» — как раз из первой страницы со стихотворением Миклоша Ийаша. Они покормили голубка пшеницей, потом водворили проволочную клетку с узником к Жаворонку на столик.
— А что я еще привезла!.. — сказала девушка.
Родственники прислали две банки малинового варенья, банку компота из ренклода, целый каравай зельца и торт — совместное произведение тети Этельки с Жаворонком.
Торт этот, из бисквитного теста с кофейным кремом, называвшийся у них «фамильным» или «тортом Божо», в пути немного помялся среди платьев, и начинка сбоку вылезла, размазавшись по белой бумажной обертке. Все втроем очень сокрушались, разглядывая повреждение и качая головами. Наконец попробовали соскоблить крем ножом, и торт стал выглядеть вполне прилично.
Вынимая рубашки, дочь достала вложенную в них фотографию и, смеясь, протянула матери.
— Вот я стою, красуюсь.
Снимал дядюшка, страстный фотограф-любитель. Все получились на снимке хорошо, даже Тигр: со значительной миной ученого охотничьего пса сидит, навострив уши и барственно свесив брюхо, в котором за много лет засело столько дробин, что они даже побрякивали, отчего дядюшка — по остроумной аналогии с якорным железом — подумывал собаку свою перекрестить в «кошку».
Фотография была групповая, изображавшая таркёйских дачников.
Спереди, взявшись под руки, стояли с теннисными ракетками барышни Турзо в своих сецессионных прическах и без корсетов. Возле Зельмы — чинный, с нерешительным взором Фери Олчваи, не знающий, бедняга, кишвардский он или надьвардский.
Рядом с Клари преклонил колени Берци, пародируя романтического влюбленного. Поза его явно потешает девушек, они еле сдерживают разбирающий их смех.
На заднем плане, тоже под руки — Жаворонок с тетей Этелькой.
— Отличный снимок, — сказала мать. — Это, значит, барышни Турзо?
— Да.
— Старшая мне не нравится. Младшая — славная девчушка, личико только невыразительное.
Акош попросил взглянуть, но рассматривал одну лишь дочь.
Вот она, у сарая, к отворенным дверям которого прислонен деревянный гребень для льна. Одну руку просунула под тетушкину, другой схватилась за стенку, словно в поисках опоры или защиты от чего-то. Ах, какая неприкаянная, даже среди близких. Одно это движение и вышло хорошо: жест панического отчаяния, хотя не лишенный своеобразной привлекательности. Лица же почти не видно: голову она по привычке опустила.
— Ну, как я?
— Милая, хорошая, — ответил отец, — лучше всех.
Дочь уже успела повесить свои платья в шкаф.
— Письмо мое вы ведь получили? — спросила она, закрывая дверцы.
— Получили, получили, — заверил поспешно отец.
— Очень, деточка, зуб болел? — спросила мать.
— Нет, сейчас же прошел. Так, пустяки.
— Который?
— Этот вот, здесь.
Встав под люстру, она раскрыла рот пошире, чтобы видно было матери, и ткнула указательным пальцем по направлению темного дуплистого зуба, обломанного наполовину. Остальные, спереди, были, правда, редковаты и мелковаты, но все чистые, белые, как рисовые зернышки.
— У-у, — приподымаясь на цыпочки, так как дочь была повыше, протянула мать. — Надо обязательно к врачу. Нельзя так запускать.
Акош не стал смотреть. Даже вида физического страданья, ран, болезней он не переносил.
Глядел только, не отрываясь, как она разевает рот, и при свете люстры яснее, чем на солнце, различил на ее лице словно какую-то пепельно легкую, но несдуваемую сеть, пелену — тончайшую и прочнейшую паутину старости, непоправимого безразличия ко всему. И это даже не кольнуло, не ужаснуло его; перемену в своей дочери принял он как должное — ради нее же самой. Все трое стали они теперь друг на друга похожи — вот так, рядом это было особенно заметно.
— А что там нового вообще? — поинтересовалась мать.
— Ничего, все благополучно.
— Тетя Этелька как?
— Здорова.
— А дядюшка?
— Тоже.
— Значит, все благополучно.
И на хуторе у нее то же самое спрашивали:
— А что нового вообще?
— Ничего, все благополучно.
— Мама как?
— Здорова.
— А отец?
— Тоже.
— Значит, все благополучно.
Но об этом она умолчала, прибавив только:
— Поклон вам передают.